Публика присутствовала в зале суда в общей сложности тридцать минут, в течение которых выслушала вступительную речь прокурора Экстрёма, перечислившего все пункты обвинения.
Все журналисты, за исключением Микаэля Блумквиста, усердно записывали, хотя уже заранее знали, в чем Экстрём собирается ее обвинить. Микаэль свой материал уже написал и пришел в суд только для того, чтобы обозначить свое присутствие и встретиться взглядом с Лисбет Саландер.
Вступительное слово Экстрёма заняло чуть более двадцати двух минут. Потом настала очередь Анники Джаннини. Ее речь заняла тридцать секунд. Говорила она четко и уверенно.
— Со стороны защиты мы отклоняем все пункты обвинения, кроме одного. Моя подзащитная признает свою ответственность за незаконное ношение оружия, а именно баллончика со слезоточивым газом. По всем остальным пунктам обвинения моя подзащитная отрицает свою ответственность или преступный умысел. Мы докажем, что утверждения прокурора ошибочны и что моя подзащитная стала жертвой грубых правонарушений. Я буду требовать признания моей подзащитной невиновной, отмены постановления о ее недееспособности и ее полного оправдания.
Репортеры зашелестели бумагами. Стратегия адвоката Джаннини наконец прояснилась и оказалась для репортеров полной неожиданностью. Они в основном предполагали, что Анника Джаннини сошлется на психическое заболевание обвиняемой и постарается таким образом снять с нее ответственность. Микаэль вдруг улыбнулся.
— Вот как, — сказал судья Иверсен, что-то записывая. Он посмотрел на Аннику Джаннини. — Вы закончили?
— Это все мое заявление.
— Хочет ли прокурор что-нибудь добавить? — спросил Иверсен.
Тут-то прокурор Экстрём и потребовал, чтобы дело слушалось за закрытыми дверьми. Он сослался на то, что речь идет о психическом состоянии и благополучии несчастного человека, а также о деталях, которые могут нанести урон безопасности государства.
— Я полагаю, вы намекаете на так называемую историю Залаченко, — сказал Иверсен.
— Совершенно верно. Александр Залаченко прибыл в Швецию как политический беженец, ищущий защиты от кошмарной диктатуры. Несмотря на то что господин Залаченко скончался, существуют некоторые моменты, связанные с его судьбой, которые по-прежнему носят секретный характер. Поэтому я настаиваю на том, чтобы судебное разбирательство проходило за закрытыми дверьми и чтобы на его особо деликатные фрагменты распространялось требование неразглашения служебной тайны.
— Я вас понимаю, — сказал Иверсен, нахмурив лоб.
— Кроме того, значительная часть разбирательства будет касаться опекунства над обвиняемой. Речь пойдет о вопросах, которые в обычной ситуации почти автоматически объявляются секретными, и я прошу о закрытом слушании из сострадания к обвиняемой.