– И ей поверили?!! – откуда-то из самых дальних закоулков души черными ручейками начала стекаться ярость.
– В основном – да.
– Да одно то, что она осталась, как вы говорите, целой и невредимой, тогда как Леша… Леша погиб – уже подозрительно! Бредни о том, что полупарализованный человек вдруг стал экстрасенсом и могучим толчком выкинул вовсе не похожую на пушинку тетку, просто абсурдны!
– Тише, дочка, тише, не горячись, – генерал подошел ко мне и, присев на краешек кровати, погладил по голове. – Ей поверили все. Кроме меня.
– И меня, – сквозь стиснутые зубы обронил бледный до синевы Артур.
– И меня, – это Сашка. – И Алины, и Виктора, и всех, кто знает ситуацию изнутри. В том числе – Винсент. Он и взял на себя частное расследование, Сергей Львович ведь официально не может этим заниматься, хотя очень помогает.
– Есть какие-нибудь результаты?
– Вот об этом, Аннушка, точно потом, после выписки из больницы.
– Скажите, – слова расползались на кусочки, словно ветхая тряпка, – Лешу хоть похоронили?
– Условно, – тихо проговорил Артур. – То, что осталось после огня, разделили на количество погибших. И урны раздали родственникам.
– Где он?
– На Ваганьковском, – Саша прислушалась. – Так, господа, сюда идет Иннокентий Эдуардович, ему медсестра наябедничала про крики из твоей палаты. Если не хотите, чтобы наши визиты запретили, быстренько улыбаемся.
– Попробуем.
Мы, конечно, попробовали, и придраться мрачному Иннокентию Эдуардовичу оказалось особо не к чему. А то, что улыбки получились косые, кривые и в целом довольно уродливые, никого не касается!
В общем, визиты не запретили.
На следующий день Сашка притащила мне краску для волос, и мы немедленно опробовали ее. Почему-то ничего не получилось, шевелюра по-прежнему сияла белизной.
За время нахождения в больнице мы перепробовали краски всех известных фирм, но моя седина уперлась.
Ну и пусть, я уже привыкла к не совсем обычному собственному облику. А главное, привыкла моя дочь. Все остальное меня не волновало.
Поправилась (в смысле здоровья, а не веса) я довольно быстро, через десять дней Иннокентий Эдуардович отпустил меня домой, строго-настрого запретив волноваться.
Смешной.
Разумеется, встречали меня у Левандовских в привычном уже стиле. С небольшой, хотя нет, что это я – очень большой, поправкой.
Радостное повизгивание, переходящее в возбужденный лай, я услышала еще на лестничной клетке. Поправка по имени Май сражалась изнутри с дверью, бросаясь на беднягу всем телом. Металлическая дверь содрогалась от ужаса, но держалась.
Я же предусмотрительно прислонилась к стене, поэтому атаку обезумевшего от счастья пса смогла перенести в вертикальном состоянии. Правда, потом в ванной пришлось отмывать зализанную физиономию. Хорошо, что я ее, физиономию, не раскрасила.