Артем подолгу разговаривал с Маней о Гунаре и о литературе вообще, и Маня радостно рассказывала ему, что знала. Еще бы!.. Старик был ее другом, и ей очень хотелось, что Артем написал о нем хорошо.
Артем написал... хорошо.
Статья называлась «Медведь на воеводстве. Как полковники пишут книги» и повествовала о том, что весь нынешний псевдолитературный мусор, все помои и косноязычная гадость как раз и получились оттого, что когда-то, в семидесятых годах прошлого века, такие, как Гунар Дружинский, были допущены в литературу со своими поделками, ловко замаскированными под детективы. Точнее сказать, и не со своими даже!.. Все эти майоры Бунины и Пронины, все сыщики Гуровы просто украдены авторами у настоящих детективных писателей, разумеется, иностранных, вроде Сименона и Стаута. Если бы тогда, сорок или пятьдесят лет назад, загнивающая советская идеология не сделала роковой ошибки и не разрешила бы печатать эти так называемые книги, сегодняшняя литературная вакханалия была бы не такой разрушительной для умов и сердец читателей. Если бы Гунар Дружинский и ему подобные не кропали бы своих майоров, плоских, мятых, картонных, возможно, нынешние так называемые писатели поостереглись бы вообще браться за перо или клавиатуру компьютера.
Почему-то Артем утверждал, что именно Гунар Дружинский убедил всех полуграмотных бездарей, что они... талантливы!.. И теперь от них нет спасенья. Хорошую, стоящую, умную книгу, как жемчужину, не раскопать в той огромной куче навоза, которая навалена на полках во всех книжных магазинах! Страна оказалась не готова к валу маргинальной помойной литературы, основоположником которой и стали все эти бывшие полковники, спортсмены и сидельцы, остервенело пишущие нынче книги. Не было бы Гунара, не настал бы конец света в русской литературе, как-то так.
И еще.
Гунар Дружинский был «старой закалки» и писал всегда сам, но все же «закалка» иногда подводила, должно быть, потому что была очень старой.
Он часто болел, и тогда Анна Иосифовна отряжала ему в помощники редакторшу Надежду Кузьминичну, с которой Гунар отлично ладил. Надежда Кузьминична приезжала на Пироговку, располагалась основательно: с кофейком, захваченным из дому в стеклянной баночке из-под детского питания – Гунару кофе был категорически запрещен, и все об этом знали, – с ручками, бумагами и диктофоном. Гунар рассказывал, диктофон записывал, Надежда Кузьминична делала пометки. На следующий день она являлась с «расшифровкой», распечатанным текстом из диктофона, Гунар вооружался диковинными очками с огромными, выпуклыми линзами, в которых он был похож на старую-престарую сову, читал, и все продолжалось – кофеек из банки, диктофон, пометки на листочках и одобрительные восклицания Надежды Кузьминичны.