— Конечно, Саймон, самое худшее при эпизиотомии[34] — это тупые ножницы. Ты делаешь местную анестезию, — всаживаешь иглу поглубже в мякоть, — а когда схватки достигают высшей точки, начинаешь резать. Они и без того испытывают такие адские боли, что больше ничего не чувствуют, — только слышат какой-то хруст внизу. Знаете, Саймон, это все равно, что резать корку бекона. Довольно толстую. В идеале разрез должен быть правильным, но все зависит от того, насколько острые у вас ножницы: порой приходится чавкнуть не раз и не два. Самое последнее дело, если пойдет разрыв, при разрыве третьей степени можно повредить прямую кишку…
Я упиваюсь воспоминанием о том, как высокое и стройное тело Саймона грохается об пол, а зажатая в руке бутылка прочерчивает в воздухе прощальную дугу пивных капелек. Как-то раз Франни решила попробовать ту же тактику на Тони, но вышел обратный рикошет. Он просто прервал ее сагу словами: «Брехня! Никакого болевого порога! Да я в жизни такого говна повидал, что тебе и не снилось!» Морщусь, вспоминая ярко-багровое лицо Франни, — но тут передо мной вдруг возникает знакомая фигура: упругая, загорелая талия с пупком, от которого может перехватить дыхание. Резким рывком возвращаю себя в настоящее.
— Ты несешься так, будто за тобой гонятся, — замечает Алекс.
Я останавливаюсь и отвечаю с улыбкой:
— Вот ты меня и застукала.
Она весело смеется. И хотя развеселить ее никогда не составляло большого труда, все же где-то даже приятно, что смеется она благодаря мне. Бабс — точно такая же: рядом с ней буквально сияешь от счастья. Не то что Крис или Тони, — эдакая парочка фараонов, чью скупую благосклонность можно заслужить лишь рабским трудом. Как-то я спросила своего брата, почему, знакомясь с людьми, он никогда не улыбается, и тот ответил: «А они еще пока ничего не сделали, чтобы угодить мне».
— Итак, что новенького?
— Вообще-то много чего. Меня… только что отпустили на все четыре стороны. — Глупо скалю зубы (еще бы мне не скалиться — говорю о себе, словно о каком-нибудь барсуке, которого выпустили на волю активисты из «Общества защиты животных»).
Алекс испуганно зажимает рот ладонью.
— Ты имеешь в виду «уволили»?
— Как раз сегодня. Велели собирать манатки и выметаться, — выпаливаю я.
Мне хорошо известно, что раскрытие столь интимных подробностей может вдребезги разбить непринужденность дружеской спортзальной болтовни, но ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, что рассказать кому-то о своем секрете — это как сделать вакцинацию: и вреда никакого, и вроде как гарантия, что не заболеешь от перенапряжения, держа все в себе.