— Привет, мам, — говорю я поспешно, не давая себе возможности потерять самообладание.
— Здравствуй, солнышко! — восклицает она. — Как приятно услышать тебя в воскресенье. У тебя все в порядке?
Судя по голосу, она взволнована.
— Мне тоже очень приятно тебя слышать, — вторю я ей, не веря своим ушам: «неужели мне все это приснилось?» — Все хорошо, спасибо. А ты как?
— Нормально, спасибо, солнышко. Я не оставила сообщение: не хотела тебя беспокоить. Просто хотела спросить у тебя совета — у Тони я спрашивать не хочу. Но это не горит, я знаю, тебе сейчас некогда.
Как-то умудряюсь не рассмеяться. Такая уж у меня мама, когда старается изо всех сил.
— Нет, теперь уже все нормально, — говорю я.
— В каком смысле? — с беспокойством в голосе отвечает она. — Ты что, разве не работаешь? А как же кулинария?
— Я работаю. Но не в данный момент. И… не в кулинарии. У нас с Бабс вышел… спор.
— Спор? — пугается мама. — Из-за чего?! Но ведь это же твое будущее!
— Я бы так не сказала, мам, — говорю я очень мягко. — Предполагалось, что это всего лишь временно.
— Ну, тогда, может, в химчи… — Она останавливается. — Я полагаю, есть и другие варианты, которыми ты могла бы воспользоваться, — добавляет она, словно читает с листа с неразборчивым текстом. — Ну-ка, рассказывай, — тут ее голос понижается до испуганного шипения, — что там у вас произошло с Барбарой?
— Ничего серьезного, — лгу я.
Ну сколько еще ждать, пока эти достойные каменного века таблетки наконец подействуют?
— Все будет в порядке. Прошу тебя, не переживай из-за кулинарии и, пожалуйста, не надо ничего говорить Джеки. В общем, я решила сменить образ деятельности. — Делаю глубокий вдох и стараюсь придать голосу уверенность. — Я собираюсь пройти курс для инструкторов по пилатесу. Это такой вид физических упражнений; он укрепляет тело и дух, и… — чтобы успокоить маму, — даже пожилые… вполне зрелые люди могут этим заниматься. Я планирую использовать свое выходное пособие и внештатно работать для Мэтта, плюс к тому буду и дальше сдавать комнату, так что голодной я не останусь, все будет нормально, это приличная работа, и беспокоиться совершенно не о чем.
Следует долгое, осуждающее молчание.
— Разве кто-нибудь, — наконец отвечает мама, голосом жестким, словно до предела натянутая эластичная лента, — что-нибудь говорил о беспокойстве?
Я так благодарна ей за эту ее сдержанность, — наглядное доказательство того, что она действительно услышала и поняла все, что я проорала ей на днях — что лишь в 15:45, когда я сижу в маленькой, тусклой приемной на Крауч-Энд, ожидая прихода Алекс, до меня вдруг доходит, что я ведь так и не спросила маму, какой же совет ей был нужен. Ладно, позвоню ей сразу же, как доберусь домой. Записываю свое благое намерение в ежедневник.