— Вот пусть и знают! Мало ли что они думают! — возразила Санька.
Биологиня молчала. Как всегда, она не присоединялась к возмущению, а Санька не знала, что еще сказать: кошек гонять — что тут непонятного? Потом полюбопытствовала:
— А что они еще думают?
— Ну, кошки думают, что дом — твой, потому что ты здесь живешь. А двор — общий, двор для них — как улица. И ты здесь бегаешь, и кошки. Они же тебе не мешают.
— Как это не мешают! — возмутилась Санька. — Орут, заразу разносят…
Хотя кошки Саньке скорее помогали, чем мешали. Кому еще она могла кричать: «Брысь отсюдова! Сейчас же! Чтоб духу твоего здесь не было!» Чьи еще вопли она могла бы передразнивать без риска получить по губам? В кого еще она могла кинуть гнилой картофелиной? На кого бы еще бежала, пыхтя и топая, и чтобы этот кто-то удирал, как заяц?
— А хотела бы ты Брыську погладить? — вдруг спросила Биологиня.
— Еще чего, она ж лишайная! Сами свою Брыську гладьте! — фыркнула Санька.
Биологиня улыбнулась. Видно было, что она-то с удовольствием В Санькином сердце шевельнулась зависть.
Собственно, лишаев на Брыське не наблюдалось. Она была черная, но не угольно-черная, а с подпалинами: голова и уши чернущие, а бока почти коричневые. И такая пушистая, каких во дворе не бывало, пушистее, чем Рыжик, пушистее даже, чем кошка Биологини. И Биологиня, которая все на свете трогает да гладит, будет перебирать своими хилыми пальчиками Брыськину шерстку, может, даже возьмет кошку на руки — как она ходила на руках с той кошкой, что потом пропала, а тетка фыркала: лучше б ребенка родила, нашла себе хвостатую лялечку… И Брыська еще размурчится на руках у Биологини, а она, Санька, останется в дураках со своей гнилой картошкой…
— Да и не пойдет она ко мне, — уныло подытожила Санька, а Биологиня ей:
— Не пойдет, пока ты ее гоняешь. Но ведь Брыську можно приручить.
— А как?
Они приготовили вкусные кусочки, и Санька — настоящий следопыт! — объяснила Биологине, откуда обычно приходит Брыська и в какое время.
Затаились, сидя на корточках перед грудой бревен, что были когда-то старым абрикосовым деревом. Вставать нельзя: Брыська испугается и убежит. Не делать резких движений. И завели заклинание: «Брыська, Брыська, кис-кис-кис! Брыська, Брыська, кис-кис-кис!». Наконец выдохлись. Кошка не показывалась.
Они оставили пушистому божеству свои приношения и удалились. Слабые пальчики Биологини потрепали Санькину кудлатую голову: ничего, Москва не сразу строилась. Санька пробурчала, что не больно-то и хотелось, но назавтра прийти не отказывалась.
Долго Брыська испытывала их терпение. Кусочки курицы или котлеты, остатки мяса, тоненький ломтик колбасы — все эти гостинцы недолго оставались на поленнице, и съедали их не муравьи и не толстый Рыжик. Иногда мелькала у бревен черная тень, но Брыська не выходила на зов, хотя, конечно, отличала ритмичное «Брыська-Брыська, кис-кис-кис!» от задушевного вопля: «Бррррыссссь, холера черная, Рыжика совсем обожрала!»