Маркейл повернула голову, чтобы посмотреть на него, и тень от густых черных ресниц упала на ее фиалковые глаза.
— Я понимаю, как необходима тебе эта шкатулка. Я не могу забыть, что забрала… нет, украла ее у тебя. — Она сглотнула, хотя это далось ей с трудом. — У тебя больше прав на эту вещь, чем у меня, но… Я не знаю, как поступить. Цена слишком высока. Если я отдам ее мисс Чаллонер и с Майклом что-то случится, я не смогу простить себя… О, я не знаю, что делать!
Ее голос был переполнен страданием, и Уильям понял, что оно на сей раз исходит из глубины души.
— Маркейл, ты должна рассказать мне… Чего ты можешь лишиться, если придешь к своему шантажисту с пустыми руками?
— Всего… — Это слово она произнесла дрожащим шепотом. — Всего, ради чего я всегда работала и уже столько сил и средств отдала. Есть люди, которые надеются, что я защищу их, и я не могу… — У нее сорвался голос. — Возможно… есть какой-то другой путь. Быть может, мой шантажист поймет, если я все объясню ему, если мне удастся убедить мисс Чаллонер, что у меня нет выбора и я должна вернуть шкатулку тебе. Если она посмотрит на происходящее нашими глазами, а потом расскажет правду о драгоценности человеку, который шантажирует меня, может быть, все еще и устроится…
— Неужели ты думаешь, что этому шантажисту неизвестно, насколько важна для меня эта вещь? Они послали тебя украсть ее. Зачем им было это делать, если они знали, что она отчаянно нужна мне?
Маркейл прикусила губу, ее глаза потемнели, лицо помрачнело.
Это страх? Или искусная артистическая игра?
— А что, если подкупить его? Дать ему столько денег, чтобы он не интересовался этой вещицей, или… или предложить что-то другое, что он согласится взять взамен. — У нее на лице было написано отчаяние. — У меня есть кое-какие отложенные деньги. Я хотела сберечь их для… — Она отвела взгляд. — Но если это поможет, я готова с ними расстаться.
Уильям не собирался чувствовать себя виноватым, ведь Маркейл украла у него шкатулку — к тому же для этого опоила его, и забыть, в каком дурацком положении он оказался, очень непросто.
Разумеется, Уильям мог не восхищаться ее красотой, не обращать внимания на ее остроумие и сообразительность, но как устоять против того, чего в ней было меньше всего: против ее неожиданной слабости, которая оказывала на него такое же парализующее воздействие, как приправленный зельем портвейн, мгновенно лишивший его остатков воли на корабле. Сравнение, конечно, уязвимое, но, по его мнению, подходящее к данному случаю.
«Именно поэтому я не могу позволить себе никакой слабости, — думал он. — Я не должен забывать, что мое здравомыслие пропадает именно там, где дело касается Маркейл».