Ирония же в том, что его чувственность пробуждена отнюдь не пышнотелой, многообещающе строящей глазки Даной. От нее он был хорошо защищен своей привычной, уже ставшей за столько лет бессознательной обороной.
Нет, хоть плачь, хоть смейся, но это удалось сущей школьнице, маленькой, тоненькой, с трогательными ручками и ножками, вечно спотыкающейся и падающей. Но еще, конечно, независимость, сила воли, дикая прелесть ореховых глаз и благородной формы губы — вот что пробило стены крепости и ворвалось в его жизнь, напомнив, что он мужчина. Вот кто пробудил его долго спавшую чувственность, справляться с которой ему теперь будет все труднее.
Бедная Бетти… Он покачал головой с грустью и сожалением. Она не захотела, чтобы произошло нечто большее, чем то, что уже случилось с ними. Гонимая страхом, благовоспитанная девочка страшится страсти, пробуждающейся в ней, возможно, впервые. Джошуа надеялся, что она не станет слишком корить себя за весь этот эпизод. Меньше всего он хотел, чтобы она мучилась из-за встречи с ним.
Услышав приглушенный смех и поравнявшись со старшей парой, Джошуа сказал, что подождет отца, пока тот проводит Грейс до палатки.
Да, отец не на шутку, видно, увлечен этой женщиной. Наверняка будет встречаться с ней после того, как все они покинут этот чертов вулкан. Ну что же, их дело, он отцу не указчик. Внезапно накатила боль, непреходящая боль мертвого десятилетия, и Джошуа вдруг страшно испугался, что отец его ненароком проговорился своей даме о Кэрол и обо всем, что с ней связано.
Ох, только не это!..
По некоторым причинам мнение Бет оказалось для него весьма значимым. Неважно, что они могут никогда больше не встретиться. Ему и подумать страшно, какие чувства отразились бы на светлом личике девушки, узнай она правду о нем.
Да, если понадобится, он готов и шантаж к отцу применить, лишь бы тот хранил молчание.
Засыпая, Бет назначила себе время, когда проснуться. И вот будто будильник прозвонил в ее спящем мозгу. Приоткрыв глаза, она тотчас со стоном отвернулась от солнечного луча, горящей полоской лежащего у нее на лице. Сейчас этот ласковый солнечный лучик, пробившийся в щель меж брезентовых полотнищ входа, казался ей совсем неуместным. На сердце лежала большая тяжесть.
Не думай об этом, говорила она себе. Но как не думать? Как удержаться от воспоминаний о сильных руках, нежно прикасавшихся к ее лицу, волосам, об этом мужском запахе, так возбудившем ее и до сих пор, казалось, не выветрившемся из палатки? Нет, бывают минуты, когда воспоминания сильнее реальности.