— Почему же последняя?
— Я записался добровольцем в армию, буду или инженером, или в других тыловых службах.
Женщина лишь грустно посмотрела на него, услышав об армии, и опять из её глаз потекли слезы. Вернер понял, что незнакомку задели его слова об армии.
— Я Вас чем-то обидел? — спросил он.
— Нет, что Вы, Вы ведь даже ничего не сказали. Мой муж в армии, я за него очень переживаю. Мы с ним познакомились на этой скамейке, вот я и пришла сюда с мыслями о нем. Простите, но я пойду, — сказала женщина, вставая.
— Конечно, простите, что помешал Вам, просто видел, что Вы плачете и хотел как-то помочь.
— Я Вас понимаю, до свидания.
— Может быть, я все же могу Вам как-то помочь? — спросил Вернер.
— Нет, не можете, — тихо сказала женщина, — прощайте.
— Ваш муж вернется, вот увидите.
В ответ девушка ему только улыбнулась, уходя, и Вернер разглядел, как она при выходе из парка выкинула конверт в урну. Он дождался, пока она окончательно не скрылась из виду и, добежав до урны, засунул в неё руку, вытащив смятый конверт. Раз она его выкинула, то значит, это что-то не срочное. Однако любопытство Вернера пересилило его, и он ради интереса готов был прочитать чужое письмо. Раскрыв конверт, он вытащил очень странный листок бумаги: он был весь грязный и в каких-то бурых кляксах. Вернер развернул и прочитал следующее:
«Я пишу это, хотя знаю, что никто это никуда не доставит. Меня наполняет только надежда, что в подвал кто-то зайдет, и нас вытащат отсюда или, по крайней мере, заберут почту.
Ты должна принять это как должное, любимая. Когда-то на перроне я обещал тебе вернуться, но, видимо, я не смогу сдержать свое обещание. Я очень хочу, чтобы ты меня поняла и простила. Этот подвал — последнее мое пристанище. Посреди комнаты на стуле горит свеча, а в помещении запах гноя, горелого мяса и кисловатый запах крови. За нами никто не ухаживает, армия в полном расстройстве. Здесь темно, и только маленький свет в центре, освещающий малую часть этого склепа. Здесь лежит много людей, кто-то бредит, а у кого-то тошнотворная икота, кто-то гниет заживо, а смотреть на это — еще большее преступление. Я не могу спокойно думать об этом, я один из немногих, кто здесь еще соображает что-то, и последние свои дни, а может, и часы, я хотел бы провести с тобой, любовь моя. Я знаю, что ты, возможно, не захочешь принять меня таким, какой я стал, но я хочу, чтобы ты знала правду. Я ранен, мои ноги раздроблены. Я очень хочу пить, мой язык раскален как железо, а ступни уже начинают гнить, я хожу под себя. Это конец. Я больше никогда не буду таким же, как прежде. Тебе всегда придется нянчиться со мной, как с ребенком, я не могу больше ходить. Мне становится легче, когда я думаю о тебе, о твоих прекрасных волосах, в которые мне хочется окунуться и утонуть в них, но этому, наверное, уже не суждено случиться Я так хотел бы увидеть, как растет наша дочь, и мне было бы приятно отвести ее в школу. Я всегда буду тебя помнить, родная моя, поцелуй за меня нашу малышку. Прости меня за все. С вечной любовью и преданностью, твой любящий муж, Йозеф».