Леви говорил, не глядя на дочь, — он чувствовал, что не мог бы встретить взгляд ее доверчивых глаз, похожих на куски темного ночного неба с расплавленной внутри звездой. Трудно было сказать, темно-синие они или черные, но они бездонны и прекрасны.
— Лорд Сент-Остель обедает у нас, а твоя свадьба назначена на пятое июня.
— Сегодня пятнадцатое мая — так скоро, папа?
— Долгое обручение — это глупость, дорогая моя.
— Хорошо, папа.
Вениамин Леви поцеловал прелестную пылающую щечку своей дочери и разрешил ей уйти. Когда дверь за ней закрылась и он услышал, как удаляются по коридору ее легкие шаги, две слезы показались в его голубых глазах.
«Любовь… — подумал он. — Ни один мужчина не смог бы не полюбить ее, а Сент-Остель к тому же джентльмен — и никаким другим способом мы не могли бы его заполучить».
А Ванесса, придя в свою комнату, стала у окна, глядя с вершины холма, сквозь верхушки деревьев, на водоворот Лондона, окутанный на расстоянии голубоватой дымкой, но ничего не различала. Она видела только утомленное мужское лицо, полунасмешливое, полупечальное; она думала о судьбе. Снова Теннисон вспомнился ей: «И она полюбила его любовью, которая была послана ей судьбой».
Нет! Это будет ее счастьем, а не только судьбой! А внизу в кустах сирени певчий дрозд залился веселой трелью.
Лакей Губерта Гардинг, преклонявшийся перед своим господином, с которым был вместе даже на войне, сообщил дворецкому после того, как лорд Сент-Остель отправился в Хэмпстед, что у его светлости был точно такой вид, как когда их, бывало, назначали в траншею в какое-нибудь особенно грязное место. Он, к сожалению, употребил слово, звучащее несколько иначе. Дворецкий, пожилой человек, не знакомый с «радостями» этой войны, несколько раздраженно спросил Гардинга, что же это за вид, и получил ответ: так выглядит бульдог, когда вонзается зубами в то, что, хотя и не любит, но не собирается выпускать.
Ни один из них не знал, что их хозяин в первый раз обедает со своей невестой.
Ванесса одевалась с большим старанием. Она не посмела изменить стиль своей прически, не испросив на это разрешения отца, только немного свободнее отпустила волосы спереди. На ее платье из бледно-голубого шелка ушло слишком много материи, которая скрывала ее стройную фигуру, а от природы очень белые руки стали розовыми от волнения. Но глаза ее сияли, и яркий румянец играл на щеках. Она стояла рядом с отцом, когда доложили о лорде Сент-Остеле, и он был тут же ей представлен.
Губерт едва посмотрел на нее — его взгляд, ослепленный предрассудками, увидел в ней только маленькую, скорее неуклюжую школьницу, а рука, которую он взял, была влажновато-холодной. Все так его злило, что он избегал смотреть на нее и ограничился тем, что занялся разговором с отцом о политике, обращаясь к двум дамам только с обязательными фразами. К концу обеда сердце Ванессы упало, а щеки стали совершенно белыми.