После уроков я долго ходила по палисаднику и смотрела в щели забора. Как будто бы я была невидимкой, только какая уж тут невидимость: если какой дом и был виден издалека и всем, так это наш. Будь наш город Иерихоном, нам не пришлось бы вывешивать в окно красную веревку, Бог и сам бы понял, какой дом сохранить от разрушения.
Я, конечно, соврала папе, что мистеру Нисдону нравится наш забор, но одному человеку он действительно понравился. Во вторник миссис Пью возвращалась из магазина с тележкой и сказала:
— Вот бы и мне что-нибудь в таком роде. На него очень удобно вешать корзинки.
Она попросила узнать у папы, не построит ли он и ей такой забор, но я не стала узнавать. Папа вел себя странно.
Каждый вечер после чтения Библии он сидел в промежуточной комнате и разбирал счета — вернее, он говорил мне, что собирается делать именно это, но когда я заглядывала в замочную скважину, он просто смотрел в пустоту. Когда я однажды забыла погасить свет в прихожей, он рассердился, а еще он рассердился, когда я хотела выбросить хлебную корку, потому что на ней была плесень. Он сказал:
— Это обыкновенный пенициллин, радуйся, что в доме вообще есть еда!
Спать он ложился раньше обычного и спал теперь, как правило, на матрасе на кухонном полу. Перед сном он обходил сад и убеждался, что задняя калитка заперта. Потом заходил в дом, отключал электричество и вешал над задней дверью топор. Я лежала в кровати, смотрела в окно на город и думала про всех этих жителей Иерусалима. И все пыталась понять, кто же на этот раз будет римлянами и если они сюда явятся, сумеем ли мы убежать в горы.
Видение
В пятницу Нил Льюис снова пришел в школу. Я почувствовала, что он входит в класс, еще до того, как увидела, хотя вошел он не так, как обычно. Тихо сел на свое место. А потом сделал странную вещь. Он посмотрел на меня через плечо, будто чтобы убедиться, что я там есть, и в этот момент я все поняла. Я поняла, что это он устроил пожар, вместе с братом и приятелями, и меня замутило. Трудно сказать, почему — от злости или от страха, но я поняла, что не должна больше думать про Нила Льюиса, ни одной секундочки, потому что если подумаю, случится что-нибудь плохое.
В понедельник меня разбудил странный звук: хлопок и рев. Рев раздался через полсекунды после хлопка. Я посмотрела вниз и увидела, что папа стоит на тротуаре. В одной руке у него банка коричневой краски, в другой — кисть. Он окунал кисть в банку и стряхивал ее на забор. Стряхивал и ревел. Лицо у него было перекошено, как будто он плакал.
Я никогда не видела у папы такого лица, от этого мне стало так плохо, как еще никогда не было в жизни. Я минутку посидела на кровати. Потом пошла вниз. Когда я вышла в калитку, папа заорал: «Марш в дом! Одежду испортишь!» Но я успела разглядеть, что там, на заборе, слова, написанные большими круглыми буквами, я успела разобрать каждую букву.