— Ах! — воскликнула бедная женщина и с невыразимой мольбой посмотрела на Факса. — Надеюсь, доктор, вы не оставите меня в моем положении?
— Мой врачебный долг не дозволит оставить вас в таком болезненном состоянии, — твердо заверил ее Факс тоном, не позволяющим даже усомниться, что при необходимости он, не раздумывая и не колеблясь, положит под нож гильотины свою голову вместо головы гофмейстерины. К тому же молодой доктор явно чувствовал ниточку взаимной симпатии, завязавшуюся между ним и Марией Терезой, которая, возможно, могла привести к дружбе, коя в свою очередь приводит к более тесным сношениям между мужчиной и женщиной. А тесных сношений с Марией Терезой Альберту Факсу сильно хотелось. К тому же он чувствовал себя человеком, уже близким к гофмейстерине. Ведь лицезрение интимных мест у одного человека другим, согласитесь, как-то сближает.
Через час Альберт, имеющий опыт во врачевании вывихов, уже ставил хинную примочку на ногу Марии Терезе и ловил на себе ее благодарственные взгляды. Компрессам же, излечивающим переломы и раздробления членов, его научил незабвенный наставник и учитель и некоторым образом родственник профессор Блюменбах. Арквебузада Блюменбаха была лучшим и испытанным лекарствием при переломах; ею Факс излечил сломанную ногу молочника Йозефа Корнейчука, ею же поставил на ноги престарелого барона Виельготта, коего переехал покойницкий катафалк. Оной же арквебузадой, составленной с чрезвычайным соблюдением таинственности, из воды, перегнанной из щавеля, чистейшего винного спирта, сахара и купоросу, Факс и принялся лечить сломанное ребро гофмейстерины, перед каждым новым компрессом смачивая припухлость свинцовою водою.
Его желание тесных сношений с Марией Терезой сбылось между снятием третьего и поставлением четвертого по счету компрессов, когда сломанное ребро уже не причиняло гофмейстерине особой боли. Когда Факс отнял компресс и принялся протирать припухлое место свинцовою водою, он вдруг почувствовал прикосновение к своей голове пальцев Марии Терезы. Они стали нежно перебирать его светлые курчавые волосы, и он замер, уставившись на мгновенно отвердевший прямо на его глазах сосок, похожий на замеревшего часового, увидевшего прямо на него идущего прохожего и готового дать немедленный отпор. «Стой, кто идет?» — как бы говорил сей часовой. Альберт поднял свои голубые глаза на гофмейстерину, встретился с ее затуманенным взором и понял, что никакого отпора не будет. Он поймал губами ласкающую его волосы ладонь и нежно поцеловал ее в самую серединку. Затем принялся страстно целовать щеки, лоб и губы придворной дамы и, наконец, обвил губами твердый сосок. Мария Тереза издала тихий стон и обеими руками прижала к себе Факса. Альберт, лаская одной рукою ее грудь, заскользил другой рукою по ее животу, протиснул ее под пояс панталон и положил ладонь на завитки волос. Кровь горячей волной прихлынула к его голове, когда Мария Тереза сама раздвинула ноги, пропуская его ладонь дальше, к повлажневшим лепесткам вместилища. А через минуту полные ноги гофмейстерины уже обвивали оголенные ягодицы Факса, и он бился над ее телом, как какой-нибудь пойманный в сачок подалириус или махаон.