Я выбрался из машины, опираясь на руку Севы, моего единственного охранника. С тех пор как в 1920-м, сразу после выборов, я покинул все официальные посты, от охраны отказался. И ушел я громко, заявив, что не верю в политическую систему, при которой все серьезные решения принимаются демагогами, доказавшими умение не столько делать дело, сколько красиво вещать во время предвыборной кампании, и принимаются эти решения не по мере возникновения необходимости в них, а в соответствии с графиком выборного цикла. Большинство населения до сих пор считало, что я был ярым противником Конституции и что Николай ввел ее наперекор воле своего одиозного дядюшки. Впрочем, это только добавляло племяннику популярности, чего я и добивался, если честно. Хотя в моем заявлении не было ни слова неправды…
В толпе журналистов зашебуршились, задергались, полыхнуло несколько магниевых вспышек.
— Ваше высочество! — заорал кто-то из толпы. — Ответьте на пару вопросов!
Я усмехнулся и двинулся к ним. Надо же, многие в «трансваалях», прижились тут наши штаны…
— Скажите, эта дорога останется вашим единственным предприятием в области дорожного строительства или вы планируете продолжить? — выкрикнул кто-то, едва я приблизился.
— Господа, наши демократические управители довели страну до ручки. У людей нет работы и нет возможности заработать себе и детям на кусок хлеба. Многие предприятия останавливаются, людей выбрасывают на улицу. Как можно в такой ситуации просто сидеть на деньгах? Конечно, мы будем продолжать. — Я говорил негромко, сберегая горло — оно с утра слегка побаливало…
Ну да, все верно — у нас кризис. Не Великая депрессия, конечно, но тоже не сахар. Безработица уже подскочила до десяти процентов трудоспособного населения и продолжает расти. Все как я Николаю и говорил. Правда, нам удалось продержаться после войны не пять лет, а почти одиннадцать, за это время экономика скакнула больше чем в два раза, а в страну иммигрировало более десяти миллионов человек — в основном из Германии, Франции, с Балкан. Из Германии приехало около четырех миллионов, я сам вывез порядка ста тысяч, лучших — химиков, технологов, металлургов, оптиков, судостроителей, инженеров, техников и прочих. Их руки и мозги в немалой степени и помогли нам так солидно подняться… Ну и ученых, естественно, я продолжил переманивать. Как немецких — Эйнштейна, Нернста, так и других. Бор, например, и Резерфорд тоже приехали с бо-ольшим удовольствием. Черт, аж зло берет, как вспомню, что в той истории, которую здесь знал только я, в эти годы авторитет только что образованного СССР лежал ниже плинтуса, и во многом именно поэтому с нами и торговать-то никто не хотел, не то что к нам переселяться. Наоборот, отсюда бежали. В революцию и последовавшее за этой трагедией время Россия потеряла гигантское количество выдающихся людей — авиаконструктора Сикорского, изобретателя телевидения Зворыкина, генетика Тимофеева-Ресовского, будущего Нобелевского лауреата по экономике Василия Леонтьева. Впрочем, потеря выдающихся умов — это еще не так страшно, Россия всегда была богата талантами. Страшнее, что уезжали миллионы простых людей, вследствие чего в СССР, государстве, на заре своего существования планировавшем приравнять смертную казнь к высылке за границу, власти в конце концов были вынуждены пойти на введение так называемых «выездных виз», то есть разрешения покинуть страну. Иначе она могла вообще остаться без граждан…