Я разорвал свое прошение об отставке. Несколько дней спустя меня перевели в группу комиссара Приу, занимающуюся расследованием уголовных дел. Теперь я был в своей стихии.
* * *
С самого начала полицейской карьеры я твердо усвоил, что полицейский ничего не стоит и ничего не может без информаторов, поэтому по вечерам вместо того, чтобы развлекаться, я слонялся по барам с сомнительной репутацией. Я изучал повадки завсегдатаев этих заведений, я выучил воровской жаргон, одновременно запечатлял в памяти физиономии всех этих мошенников, которые со скучающими минами играли в покер, мусоля кончиком языка мундштуки и сдвинув на затылки шляпы.
С некоторыми из них мне случалось позднее встретиться в моем кабинете. Легко идя на компромисс, я оказывал им небольшие услуги в обмен на предательство. Сводники и сутенеры навели меня таким образом на налетчиков, а те в свою очередь на убийц. Эта работа требовала большого терпения и выдержки, но и того и другого оказалось у меня предостаточно.
Когда во время прочесывания местности мы задерживали проститутку, ее сутенер тут же звонил мне и в отчаянии умолял:
— Господин Борниш! Если полиция нравов не отпустит ее, я разорюсь!
Я хлопотал, чтобы проститутку отпустили, если на ее совести не было другого, более тяжкого греха. Благодарный сутенер снабжал меня за это именами налетчиков, недавно совершившими нападение, либо адресом сбежавшего из тюрьмы бандита. Постепенно моя сеть информаторов расширялась. В обмен на полученные сведения мне приходилось время от времени выдавать или продлевать разрешение на пребывание в Париже, закрывать глаза на условное осуждение или расплачиваться наличными из «черной кассы» Толстого, под начало которого я вскоре перешел. Между полицейскими и мошенниками существовали отношения дашь на дашь, но по неписаному правилу полицейский всегда давал меньше. Значительно меньше. А иногда и ничего.
Много работая и мало отдыхая, стараясь быть понятливым и в то же время строгим, я терпеливо плел свою паутину.
На моем счету уже были десятки арестов опасных преступников, и я стал «любимчиком» Толстого, который с удовлетворением отмечал, что мои методы отличались от методов других полицейских.
В префектуре полиции, в уголовной и летучей бригадах на меня поглядывали косо, обвиняя часто в том, что я сую нос в чужие дела. Преступления и правонарушения, совершенные на территории департамента Сены, считались исключительной компетенцией префектуры полиции. Это был ее хлеб. Мы же, в Национальной безопасности, не должны были вмешиваться в их дела. В нашем ведении была вся остальная Франция.