Два часа под улюлюканье толпы Шарлотта двигалась навстречу своей смерти.
— Не правда ли, наше путешествие кажется вам чересчур продолжительным? — спросил Сансон.
— Э, нам нечего беспокоиться об этом; мы можем быть уверены, что все-таки непременно доедем до места, — ответила Шарлотта.
И палач не почувствовал в ее ответе ни иронии, ни бравады. Это испытание делалось невыносимым даже для него. Он, пожалуй, начинал ненавидеть тех, кто окружал их телегу и осыпал Шарлотту непристойными словами. «Как многим Всевышний дал лишь обличье человеческое, но не наградил сердцем», — мрачно думал палач. Он не мог себе представить, что девушка давно не видит и не слышит ничего вокруг, что она, свершив задуманное, унеслась мыслями далеко и от этой страшной телеги, и от города с гильотиной посреди прекрасной площади, и даже от себя самой.
А между тем жестокая судьба напоследок приготовила Шарлотте подарок, о котором — увы! — ей не довелось узнать.
Адам Люкс был доктором философии и медицины. Молодой, красивый, захваченный романтикой революции, он прошел тот же путь восторгов и разочарований, что и Шарлотта. Безумный поступок девушки, о котором говорил Париж, потряс его. Тысячи людей, потерявших в кровавом месиве террора родных, в душе кляня тирана Марата, задрожали бы от одной только мысли пресечь преступную жизнь. Неизвестная ему девушка не испугалась. Это возбуждало жгучий интерес, и Адам, подобно многим, постарался попасть во Дворец Правосудия, где шел процесс над убийцей Марата.
...Никогда доселе ни одна женщина не вызывала у него такой бури чувств, которая нахлынула, едва он увидел Шарлотту. Беззащитная среди моря людской ненависти, ни в чем и ни в ком не имевшая ни малейшей опоры, с лицом печальным и светлым, она казалась Адаму каким-то высшим существом, спустившимся на Землю покарать изверга и случайно попавшим в силки. В его романтическом воображении рождались и рассыпались в прах десятки способов спасти ее, один несбыточнее другого. И единственное, в чем он был волен, это любить приговоренную невероятной, затмевающей все любовью. И в этом обреченном чувстве не было ничего, что обычно сопутствует земной любви: ни эгоизма, ни жажды обладания, ни даже надежды быть узнанным, замеченным.
Адам шел рядом с телегой, не отрывая глаз от Шарлотты. Он постоянно спотыкался, налетал на чьи-то спины. Может быть, он стал бы кричать, что любит ее, что она божественно прекрасна, перекрывая брань толпы, но не был уверен, что долетевшее до нее признание не смутит ее, не встревожит. Ведь нет женщины, которую слова любви, даже на краю гибели, оставили бы безучастной. Тогда Шарлотте будет труднее умирать. И Адам молчал, стараясь только, чтоб его не оттеснили от телеги.