* * *
Начались странствия с места на место, из Анапы в Моздок, из Моздока в Польшу. Здесь Орбелиани передал девочку князю Салагову. Неясно, почему так вышло... Можно думать, что слишком резвый ребенок утомил жену Орбелиани. Салагов отослал девочку в Новгород, к своей супруге. С появлением воспитанницы у той не было отбоя от гостей: всем хотелось взглянуть на турчаночку.
— Алена, поди сюда!.. — звала княгиня воспитанницу.
Та выходила в турецком наряде, специально для нее сшитом: кафтанчик из полосатой материи, голубые атласные шаровары. Розовая рубашка была перехвачена широким поясом с пряжкой. На голове девочки красовалась красная шапочка, вышитая серебром.
К Алене относились хорошо, но того приволья, что у кормилицы, здесь не было. К тому же озорнице не раз доводилось выводить из себя своих благодетелей. Салаговы старались приструнить воспитанницу, но наткнулись на характер ершистый и самостоятельный.
Однажды Алена увидела, как княгиня за какую-то провинность высекла дочь, а та у нее поцеловала руку.
— За что ты руку целовала? — озадаченно спросила Алена.
— За то, что маменька меня уму-разуму учит... — отвечала девочка.
— Я этого никогда не сделаю, — решительно тряхнула черноволосой головкой Алена. — Чтобы руку целовать за то, что высекли?!
Девочка оказалась очень смышленой, легко выучилась читать, считать, но всего более удивительно то, что она очень рано научилась отличать дурное от хорошего. Ее пробовали подсылать в людскую, чтобы узнать, какие разговоры идут о хозяевах, но это вызывало у Алены протест: «Я не сродна была на это... Я всегда это считала низким для меня...»
Безыскусственно и искренне, самыми простыми словами описывает Щепкина таинственный процесс пробуждения женственности, ту неуловимую пору, когда кокон превращается в бабочку.
В Туле, куда перевели полк Салагова, хорошенькая, как кукла, турчанка оказалась в центре внимания на местных балах и обедах. Гусары-усачи говорили ей: «Поцелуй!» — и дарили конфеты.
Алене очень хотелось выглядеть взрослой барышней. Она упросила княгиню купить ей туфельки на каблуках, стала вертеться у зеркала и однажды, желая стать еще пригожее, остригла себе ресницы, за что чуть было ее не выпороли. На ночь, подсмотрев, как это делает княгиня, натерлась кислым молоком.
«Все проказы мои тем не кончились, — вспоминала Елена Дмитриевна. — Нет, тем не унялась. Мне очень нравилось, что напереди у всех женщин хорошо, я давай и себе устраивать так же... Напихала себе оба чулка за пазуху и старалась, чтобы возвышение было выше. Я почти оба чулка на одну сторону запихала и сделала себя кривой, но была очень довольна. Прихожу к княгине и стою возле нее, она смотрит на меня и сейчас заметила и говорит: «Что это?.. Посмотри, мать моя, что она себе за пазуху наклала!»