И все больше мрачнел и уходил в себя Лузиньян. В своих четырех стенах он протяжно вздыхал, и нет-нет — повиснут на ресницах слезы…
Он по целым дням сидел дома. Все чаще наведывалась к нему злая гостья подагра, и, сидя в кресле, закутав ноги в плед, неподвижный, сосредоточенный, с длинной седой гривой и успевшей еще больше отрасти серебряной, всю грудь покрывавшей бородой, последний Лузиньян так походил на короля, изображаемого в детских сказках…
Сидел однажды перед вечером. Осенние сумерки тихо, — с обволакивающей мягкостью лились в окно, так же бесшумно и медленно, как шевелились осенние думы в голове Лузиньяна.
И вот стук в дверь вспугнул и эти прозрачные сумерки и тихие думы. Страдальческая тень скользнула по крупным, бледным, как благородная слоновая кость, чертам…
Неужели опять за деньгами? Как это унизительно и как он безволен, что не имеет сил в себе разом прикончить все это. Давно уже, давно ему надо было уйти вовремя со сцены. Актер в костюме и гриме, оставшийся посреди кулис, когда кругом пусто, погашены огни и нет никого — смешон и жалок. И тем смешнее еще, если он в порфире и короне.
Но Лузиньян ошибся. На этот раз не за деньгами пришли.
— Господин король, — ах, это балаганное, терзающее уши «господин король»!.. — вас какой-то адмирал спрашивает.
— Меня?
— Да.
Коридорный тычет продолговатую визитную карточку: «Илиодор Илиодорович Обрыдленко, адмирал».
Это имя ничего не говорило Лузиньяну. Хотя, если вспомнить, он, кажется, встречал Обрыдленка в обществе, в том самом обществе, которое лет пятнадцать назад гонялось за королем Кипрским. Во всяком случае, теперь, когда, лишившись Загорского и своей Корделии, Лузиньян больше не видел «порядочных людей», встреча с адмиралом сулила ему приятную беседу. Они с полуслова поймут друг друга, у них будет что вспомнить.
Значит, еще не все забыли о существовании короля Кипрского. Не все похоронили его заживо.
И вот Обрыдленко входит, в орденах, при кортике. Лузиньян делает движение приподняться. Ах, эта проклятая подагра! Нет, ему решительно незнаком этот старый с медвежьими глазками и свинцово-седой бородкой адмирал.
Обрыдленко с порога отвешивает низкий поклон.
— Ваше величество…
— Садитесь, адмирал, я очень рад вас видеть… Если не ошибаюсь, мы встречались?
— Так точно, ваше величество. Но это было очень, очень давно, и вряд ли вы меня изволите помнить. Это было в Тюильри. Я, тогда молодой лейтенант императорского флота, имел честь быть представленным вашему величеству.
— Какое приятное воспоминание! — оживился Лузиньян. — Увы, это было всего за несколько месяцев до этой фатальной войны семидесятого года… Как сейчас помню, я беседовал с принцессой Матильдой, и в этот момент герцог Морни представил мне вашего адмирала и вас. Вы были такой худенький, стройный…