«Дело наполовину в шляпе, — решил Железноградов, — надо окончательно завоевать на сегодня лихолетьевские симпатии».
«Шесть ног и два женщина…» — повторил, чтобы не забыть, Андрей Тарасович. — Ловко пущено, ловко… Нет ли чего-нибудь еще?
— Жидовский анекдот! — воскликнул самым решительным тоном Мисаил Григорьевич. — На перекрестке двух виленских улиц стоит бравый городовой. Мимо проходит жид, шумит, скандалит чего-то. Городовой возьми и бац — залепил ему в морду. Жид возмущенно подступает к нему, размахивая руками. «Ну, попробуйте еще!» — «Хочешь еще? На!» — хлоп вторично его в морду. «А ну, попробуйте еще!» Тот залепил ему третий раз по морде. Тогда жид спрашивает: «Господин городовой, это вы шутите или серьезно?» — «Вполне серьезно», — отвечает городовой. «Ну, то-то же, шутить со мной я вам так не позволю»… Табло!
— Шуток не признает, серьезный жид, — хохотал от всей души Лихолетьев. — Надо запомнить, прелестный анекдот… Положительно вы душа общества, Мисаил Григорьевич!
— В каком смысле прикажете вас понимать, Андрей Тарасович? Душа общества — это по-армянски иначе называется, не при дамах будет сказано… А теперь я вам третий анекдот расскажу.
— Жидовский?
— Нет, русско-американский, — Железноградов понизил голос. — Некто Икс имеет в Америке пятьсот тысяч пудов подковных гвоздей… Некто Игрек в Петербурге…
— Продолжение следует, — молвил Андрей Тарасович, беря Железноградова под руку, — продолжение следует в моем кабинете… Там нам никто не помешает…
В громадной, как лабиринт, хаотической, с запутанными коридорами казенной квартире Лихолетьевых смело можно затеряться. На одном конце где-то стучали швейные машинки «плебса», по соседству — выстукивание аристократических штемпелей, и Бог знает где, на другом конце, в громадном кабинете своем Андрей Тарасович выслушивал русско-американский «анекдот» Железноградова. А совсем в противоположной стороне, в будуаре Елены Матвеевны происходило объяснение между хозяйкой и Аршаком Давыдовичем. Елена Матвеевна в гладком темно-синем платье, с жемчужной ниткой до пояса, была великолепна в своем гневе. Вздрагивали ноздри белого крупного носа, а холодные глаза смотрели с откровенным презрением на этого маленького Хачатурова. Он имел вид жалкого прибитого щенка.
— Зачем вы побежали сюда за мной? Как вы смеете меня компрометировать?
— Но я… но вы…
— «Но я, но вы»… Двух слов сказать не умеете! Зачем вы здесь?
— Я хотел выяснить, за что вы на меня сердитесь? Ведь я же так люблю вас… так люблю! — и задрожали мертвые прозрачные веки.
Взгляд армянского креза был полон самой рабской мольбы.