Шарик выкатился из гостиной куда-то в глубину квартиры.
Корещенко осмотрелся. Эта мягкая мебель, широкая, удобная… Эти глухие, непроницаемые драпировки — все это напоминало дом свиданий.
Он слышал, уже не раз слышал об этом, именно об этом самом заведении.
— Сударь, я к вашим услугам, к вашим услугам… Да…
Крашеные черные баки, нос картошкой, в сизых жилках. Владимир Васильевич с первого же взгляда возненавидел этот нос.
— Послушайте, вы, как там вас, что вы сделали с госпожой Искрицкой?
— С госпожой Искрицкой? — сразу переменился в лице Седух. — Я… ничего не сделал… ничего, да, она хотела иметь новое лицо, новое лицо, да, и вот после первого сеанса не явилась… не явилась, да…
Нижняя челюсть синьора Антонелли дрожала вместе с баками.
— А вы знаете, почему она не явилась? Знаете ли вы, что теперь у нее вместо лица сплошной гноящийся струп? Знаешь ли ты, мерзавец? — наступал Корещенко на петербургского Калиостро, возвращающего молодость. Калиостро попятился.
— Это, это что же, я не знаю, не виноват, да… Я человек науки, науки, бывают ошибки, ошибки, да… Это что же… насил…
Синьор Антонелли вдруг осекся, схватившись за лицо. Хлыст обжег ему лоб и щеку, оставив кровавую борозду.
— Караул, убивают! — заметался Седух, пряча пострадавший свой лик.
За первым ударом посылались еще и еще. Озверевший Владимир Васильевич, закусив губы, хлестал его по чему придется, ло спине, по затылку, по плечам, по голваа.
На это избиение выскочила мадам Карнац. Сначала обмершая соляным столбом, затем трагически всплеснув^шая руками.
— О, майн Готт! Дебош в мой мэзон! Кель скандаль! Ви паляч! За что ви истязует профессер? Ви есть брютальни человек!
«Брютальни человек» почувствовал такое омерзение и ко всей этой сцене, и к Седуху, и к самому себе… Вслед за встряской взбунтовавшихся нервов наступила реакция. Он швырнул хлыст и бледный, в красных пятнах, с холодными росинками на лбу опустился изнемогший в кресло. Мадам Альфонсин, с опаской озираясь на него, вытолкнула профессора в соседнюю комнату.
Если бы Корещенко был в состоянии понимать и слышать, он услышал бы:
— Это вы, черт вас дери, во всем виноваты, виноваты, да… За что, за что, спрашивается, исполосовал он мне всю морду?
— Мольчить, негодни человек, мольчить!
— Ты молчи, дрянь, стерва, паскуда, гадина, гадина, да! Я через тебя теперь буду ходить месяц с узорами на физиономии, да! Не покажусь людям… убытки. Говорил, не надо! Подлюга жаднющая!
— Мольчить, я вас виноняю завсем из мой мэзон, я зовуть дворник, полицей.
— Зови, анафема, зови на свою же голову. Зови полицию. Я ей такого против тебя наскажу, в Сибирь угодишь. Зови, да!..