— Сколько? — спросил Оуэн, когда Стерлинг готовился к очередному приливу боли, ждал ее.
Ему понадобилось несколько секунд, чтобы собраться и сообразить, что нужно ответить, но тут он понял, что сбился со счета. Было три, а потом, наверное, еще восемь.
— Эмм, одиннадцать? — попытался угадать он.
Оуэн сухо усмехнулся.
— Хорошо, что не я преподавал у тебя математику. Нет. Двенадцать. А это значит, что осталось?..
Поразительно, как трудно оказалось сосредоточиться, чтобы выполнить задачку, с которой справился бы и пятилетний ребенок. Происходящее заставило его надломиться — как физически, так и эмоционально — раздробило на множество неровных осколков, но не из-за болезненных, жалящих шлепков, а из-за стараний не поддаваться настойчивой пульсации члена, не кончить. Если он уже был возбужден, когда ложился Оуэну на колени, то сейчас все стало еще хуже. Он не мог описать свое состояние словами; он никогда, никогда раньше не был на грани оргазма на протяжении столь долгого времени. Никогда не осознавал, что сделает с ним простой запрет.
— Десять, — сказал он, и какой-то бунтарской частью рассудка пожелал, чтобы снова ошибся, и Оуэн добавил два удара. Стерлинг хотел еще. Это была пытка, и он не знал, как долго сможет сдерживаться, но боль, сладкая, обжигающая, такая долгожданная, того стоила.
И да, ему было любопытно, каким будет наказание, при одной только мысли об этом возбуждение становилось просто невыносимым.
— Десять, — повторил Оуэн строгим голосом, посылая озноб по спине Стерлинга. — Не сбивайся больше, Стерлинг. Сосредоточься, прошу тебя.
Следующие три удара пришлись на одно и то же место, Стерлинг просто не мог терпеть — на глазах выступили слезы. Перед глазами все расплывалось, слезы капали на пол, когда он зажмуривался. Еще два шлепка по тому же месту, и Оуэн перешел к другому, оставив в покое пульсирующую кожу.
Всего пять, значит, осталось столько же. После следующего удара Стерлинг резко втянул в себя воздух, а потом выдохнул, слезы потекли всерьез — он плакал. Пытался взять себя в руки, подавить всхлипы, но потерял всякий контроль — он не мог сдержать волну, которая росла годами. Хоть и с трудом, но Стерлинг продолжал считать удары той частью мозга, которая еще могла считать, так что когда Оуэн остановился и снова спросил:
— Сколько, Стерлинг?
Он ответил уверенно, хоть и слабым голосом:
— Де-девятнадцать.
Глаза все еще жгло от слез, член ныл. Не так, как плечо когда он его вывихнул — та боль была просто ослепляющей, перед глазами расплывались белые круги, у него даже откололся кусок зуба оттого, с какой силой он их стискивал. Сейчас он хотел кончить, кончить