— Чего мне с ним, иродом, делать? — снова обращается она ко мне: — согнать согнал, пригреб к себе сноху, сына произвел ни к чему… Ни одевает, ни обувает… — «Ступай», — говорит, — «наймись в стражники, служи»… Это чтобы из дома его выжить, а то мешает…
Она долго рассказывает о своем коварном супруге, с которым разошлась еще лет пять назад. Причина — непрерывающаяся ветреность старика, постоянные супружеские измены. В роли разлучницы — сноха. Ивановна, не стесняясь присутствием посторонних слушателей, передает ряд эпизодов из своей семейной жизни с самыми реалистическими подробностями. Плотники хохочут. Смеется и сама старуха. Смеется и плачет.
— И смех, и грех, — говорит она: — старый черт свежинки захотел… А я вот при старости лет по работницам ходи… В мои ли года в чужих людях жить?..
— Да ты бы уж не мешала им, либо… — доброжелательно советует Маметкул.
— Да я и молчала! Ночь придет, — ляжешь иде-нибудь в углу… Ни подушечки тебе не дадут, ни полстенки… как собака… А ей в горнице велит ложиться, и дверь — ни крючок… Камень и то с жару лопается, а ведь я человек… Ушла. Будь вы, мол, трижды анафемы![8]
— А сын чего смотрит? Ведь это закону нарушение! — строго говорит «японский победитель».
— Да он сына-то ни к чему произвел… Вроде дурачка сделал… Ночь подходит, он сейчас велит ему: веди коней в луг… А то: поди на бахче заночуй… На поле проводит, на мельницу… Дома-то ему минуты не дает побыть…
— Сопляк он, а не казак, сын твой.
— Не[9] боек, нечего… А все жалко. Пришел надысь ко мне раздетый, оборваный, — купила ему на рубахи, на поддевку. Внук риялист заехал: «бабушка, на книжки вот не хватает»… Достала последнюю пятерку, отдала…
Безотрадная участь кривой Ивановны наводит нас на разговор о сравнительной виновности мужчин и женщин в человеческих нестроениях. Матвей, потерпевший от женской неверности, обвиняет во всем женщин. Он с необычайным азартом наседает на кривую старуху, представляющую в данный момент перед нами всю прекрасную половину человеческого рода.
— Бабы — первое зло на свете! Водка да бабы… — говорит он с глубоким убеждением в голосе: — Иван Златоус сказал: что, говорит, в свете льва злее, змеи лютее? — Баба!
— Кабы у тебя баба-то была, был бы и ты человеком на белом свете, — возражает Ивановна.
— Я и так человек!
— Не человек, а омрак… Звание одно, что человек…
— Вы возьмите то во внимание, — обращается Матвей больше к публике, чем к высокомерно третирующей его Ивановне: — теперь вот у Никишки Бычка жена ушла… Толкнул, дескать… Эка важность: вдарил! Кого же и бить, позвольте узнать, как не жену? У нашего брата только и подчиненных, что жена, да и не трошь ее? Извольте радоваться! все бросила без предела, ушла… Поневоле запьет человек.