По стрельбе можно было определить, что критический момент миновал. Автоматная трескотня удалялась. Справа и слева от нас явсзвеннее слышались частые винтовочные хлопки.
Я вспомнил о бойце, укрывшемся в воронке, и полез из окопа.
— Ты куда? — удивился комбат.
— Раненого перевязать.
Комбат кивнул согласно:
— Давай, давай…
Мне до этого еще не приходилось перевязывать раненых. Не пришлось и сейчас: боец лежал без движения, уткнувшись лицом в мерзлую землю. Я в растерянности застыл перед ним.
— Ты что там, богу молишься? — кричал мне Чулков. — Тебе ж фрицы голову продырявят!..
После этого грозного напоминания я вернулся в свой окоп и принялся набивать опустевшие диски, выгребая из ящика последние патроны.
Передышка оказалась недолгой. Из леса опять выползли танки, а за ними автоматчики. Все начиналось сначала.
Над головами у нас, над селом закружились фашистские самолеты. Их было много. Вокруг загрохотало, затряслась земля от разрывов бомб. Мне казалось, что после такой бомбежки мудрено остаться в живых. Но наш узкий глубокий окоп, выдолбленный в мерзлом фунте, оказался неуязвимым и помог нам не только выжить, но и принять посильное участие в отражении неприятельского натиска.
Уцелели и наши соседи. Справа и слева оживали огневые точки…
— Оставайтесь пока на месте, — приказал комбат, выбираясь из окопа.
Чуть пригнувшись, он побежал на свой КП, к уцелевшему каким‑то чудом крайнему дому.
Потом, когда поступил приказ об отходе, мы с Чулковым увидели, что от большого села осталось всего пять-шесть домов. Старшина шел впереди с пулеметом на плече. Я нес диски в коробках и удивлялся тому, что, шагая в полный рост, все вокруг видишь по — другому, совсем не так, как из окопа, обстреливаемого минами, снарядами, пулеметными очередями.
Грохот переднего края постепенно отдалялся.
— Ты школьный аттестат успел получить? — спросил вдруг Чулков.
— Получил.
— Я тебе выдам еще один: теперь тебе сам черт не страшен. Страшнее не бывает.
Эти его слова растрогали меня. Хорошо, что в темноте Чулков не видел моего лица и щек, по которым катились слезы. Я поспешно смахнул их рукавицей и попытался заговорить с шагавшим рядом военфельдшером, выяснить, куда мы теперь направляемся и долго ли нам идти. Но фельдшер сам ничего не знал.
Только под утро второго декабря мы заняли оборону на новом рубеже — у двух деревень, расположенных рядом. Впереди был глубокий противотанковый ров.
— Нам от этого не легче, — рассуждал вслух Чулков. — Немцы полезут напролом. Тут им ближе всего до Москвы.
А через несколько дней я прочитал в газете, что 6 декабря 1941 года войска Западного фронта, измотав противника, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. Обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери.