Пожилой боец Васьков молча взялся за вожжи. Лошадь пошла медленным, размеренным шагом.
Когда мы положили на повозку последний, пятый ящик, Васьков скептически покачал головой:
— Не довезем.
— Что? — грозно прикрикнул Кравчук.
Васьков зачмокал губами, и мы тронулись в путь.
— Ты смотри за ним, — тихо напутствовал меня Кравчук.
Выполняя этот наказ, я все время с опаской поглядывал то на лошадь, то на невозмутимого Васькова. Перед ручьем ездовой остановил лошадь: «Пущай передохнет».
А на передовой продолжали греметь разрывы снарядов и мин. Мне показалось, что канонада даже усилилась. Я обратил на это внимание ездового, и он опять взялся за вожжи:
— Ну, пошел, пошел, пошел!..
Лошадь с неохотой ступила в холодную воду. Ездовой залез на повозку, чтобы не замочить ноги, и в это время был упущен какой‑то очень важный момент: повозка застряла на середине ручья.
Васьков крутил вожжами над головой, сам весь подавался вперед, но лошадь после нескольких тщетных попыток сдвинуть повозку с места превратилась в неподвижное изваяние.
— Что ты сидишь? — набросился я на Васькова.
— А что мне делать?
— Прыгай в воду и помогай лошади.
Ездовой слез с повозки. Вода доходила ему почти до колен. Он ухватился за повод и потянул лошадь вперед. Я навалился на заднее колесо.
— Но — о! Пошла! — кричали мы до хрипоты в два голоса, а повозка не трогалась с места.
— Давай разгружать, — предложил я, надеясь, что уж пустую‑то повозку лошадь вытянет обязательно.
Меня водило из стороны в сторону под тяжестью каждого ящика, но я перетащил на берег три. Васьков — два.
Пока я стягивал сапоги и выливал из них воду, ездовой опять стал погонять лошадь, но все его усилия были напрасны. Лошадь стояла, низко наклонив голову, будто рассматривая в воде свое отражение. Васьков начал распрягать.
— Что ты делаешь? — закричал я. — Прекрати сейчас же!
С минуту мы стояли друг против друга, как петухи. В
глазах Васькова вспыхивали злые огоньки. Густая с проседью щетина на его давно не бритом лице, как мне показалось, зашевелилась. Крепко стиснув зубы, он рванул у меня из рук повод и повел лошадь на берег. Я остался у повозки в холодной воде.
Над головами прошелестели немецкие мины и разорвались в лесу, поблизости от батареи. Я выскочил из воды с тем же неотвратимым вопросом: что делать?
Лошадь щипала на пригорке прошлогоднюю пожелтевшую траву. Ездовой выжимал мокрые портянки. Не глядя на меня, сказал:
— Отдохнем малость и поедем дальше.
— Ты слышишь, что творится? — возмутился я.
— Слышу, — спокойно ответил он.
Я готов был вцепиться в него, но он годился мне в отцы и был такой же усталый, заезженный, как и его лошадь.