— Как это может быть настолько совершенно, настолько непохоже на все остальное? — пробормотала она вслух, сама не сознавая этого.
Уилл услыхал и все понял. Он и сам думал о том же. Он осторожно убрал ее волосы со своего плеча так, чтобы они не закрывали это прекрасное лицо, и посмотрел ей в глаза. На ее коже, обычно такой белой, все еще горел розовый румянец. Доверие, светившееся в глазах, пронзило его сердце насквозь.
— Я думаю, — сказал он, — это совершенно, потому что мы любим друг друга. Мы уже давно любим друг друга, Бренвен.
Она ощутила болезненное жжение в груди: Уилл, как ножом, поразил ее этой правдой. Правдой, о которой она не хотела думать, никогда, потому что не могла вынести мысли о том, куда эта правда может ее привести. Закинув на него руку и ногу, она зарылась лицом в его шею. Он крепко прижал ее к себе и был одновременно рад и огорчен, что не может представить, о чем она сейчас думает.
Говорить было трудно, но сейчас это было необходимо.
— Я не собирался заниматься с тобой любовью сегодня. Я только подумал, что пора дать тебе знать, что я не могу больше жить, притворяясь, что мы всего лишь друзья.
Он еще крепче прижал ее к себе, и она, в свою очередь, теснее прижалась к нему, но ничего не ответила, и он продолжал:
— Я знал, что обязательно… прикоснусь к тебе. Обниму тебя, поцелую. Я уже так давно хочу сделать это, что твердо знал: когда мы окажемся наедине, я по крайней мере попытаюсь это сделать. И еще я думал, что ты тоже хочешь этого.
— Да, — сказала она приглушенным голосом.
Уилл улыбнулся и стал гладить ее волосы. Такие чудесные волосы! Они похожи на тончайший спутанный шелк.
— А потом, я думал, что мы с тобой поговорим. На запретную тему: о твоем браке. Что он значит для тебя, и собираешься ли ты сохранить его. Потому что, — сказал он, понизив голос до хриплого шепота, — мы принадлежим друг другу, и ты это знаешь.
Он понял, что она плачет, только после того, как Бренвен подняла голову и отодвинулась. Его шея и плечо были мокрыми от слез, и сейчас, после того как она отстранилась, ему стало холодно; замерзло все его тело, а когда она заговорила, то замерзла и душа.
Бренвен, скрестив ноги, сидела, выпрямившись, на кровати и, казалось, не осознавала собственной наготы. Она тряхнула головой и отбросила свои волосы за плечи. С обнаженной грудью и глазами, окаймленными черными ресницами, ей не хватало только высокой короны, чтобы выглядеть как египетская царица. Лицо ее было спокойным и милым, но сердце буквально разрывалось на части.
— Я должна идти, — сказала он. — Уже поздно, поздно по времени и… поздно о чем-либо говорить после того, что произошло. Ты прав — я не люблю Джейсона Фарадея и знаю, что никогда не полюблю его. — Ее голос дрогнул. — Я могу любить тебя. Ты… мой самый лучший, самый близкий друг. Но я — жена Джейсона, и то, что сегодня я занималась с тобой любовью, ничего не меняет.