Никто, казалось, не знал, можно винить или нельзя.
Маунтджой сказал — пора определяться. Дорни сказал, что они, право же, должны решить, подключать полицию или нет.
Тут Браммел сразу оживился.
— Если мы это сделаем, можем вообще закрыться, — сказал он. — А ведь мы почти у цели.
— Боюсь, что нет, — сказал Бразерхуд.
— Да конечно же, мы у цели!
— Это все догадки. Пока нужно отыскать фургон для перевозки мебели. А найти его тоже не просто. Пим мог использовать обходные пути, сделать несколько перебросок. Полиция знает, как такие штуки распутывать. У нас же нет ни малейшего шанса. Он взял себе фамилию Кэнтербери. Или мы думаем, что взял. Дело в том, что в прошлом все его рабочие имена были названиями мест — такая у него причуда. Полковник Манчестер, мистер Гулль, мистер Хэлуорт. С другой стороны, шкафчик вполне могли отвезти в Кэнтербери, значит — в Кэнтербери находится и Пим. Или же шкафчик могли отвезти в Кэнтербери, а Пима в Кэнтербери нет. Нужно найти площадь на берегу моря и дом, где живет женщина, которую он, видимо, любит. Это явно не в Шотландии и не в Уэльсе, потому что, по его словам, она живет там. Мы же не в состоянии прочесать каждый приморский городок в Соединенном Королевстве. А полиция может это сделать.
— Он рехнулся, — сказал чей-то призрак.
— Да, он рехнулся. Он предавал нас больше тридцати лет, а мы до сих пор не раскусили его. Наша ошибка. Так что давайте согласимся: когда надо, он ведет себя вполне здраво и ремеслом своим владеет чертовски хорошо. Разве кто-то знает его ближе, чем я?
Дверь отворилась и вошла Кейт с охапкой папок, перечеркнутых красной полосой. Она стояла бледная и очень прямая, точно сомнамбула. Она положила перед каждым по папке.
— Они только что поступили из Отдела связи разведки, — сказала она, обращаясь только к Бо. — Там наложили текст «Симплициссимуса» на передачи из Чехословакии. Результат положительный.
* * *
Лондонские улицы в семь часов утра были пусты. Одинокий полисмен пожелал Бразерхуду доброго утра. Бразерхуд был из тех, с кем полисмены здороваются. «Спасибо, — подумал он. — Вы только что улыбнулись человеку, который был другом очередного завтрашнего предателя, — человеку, который сражался с его критиками, пока дело не приобрело такой оборот, когда стало уже невозможно отбрехиваться, а потом сражался с его апологетами, когда уже нельзя было сохранять лицо. Почему я начинаю понимать его? — размышлял Бразерхуд, поражаясь собственной терпимости. — Почему душой, если не разумом, я испытываю сочувствие к человеку, который всю жизнь сводил на нет мои успехи? За все, что я заставлял его делать, он заставил меня заплатить».