Ронан постучал в дверь маленькой библиотеки в форме ротонды, которую граф превратил в свой рабочий кабинет. В ответ он услышал нетерпеливое, строгое восклицание:
— Что еще? Неужели мне нужно спрятаться в какой-нибудь пустыне, чтобы наконец обрести покой?
Старый слуга притворился, что не заметил отвратительного настроения Артюса, и вошел в комнату.
— Повар покорнейше просит сообщить, что вы желаете на ужин. Вы похудели, монсеньор. На вас мешком висят корот-кие штаны и даже лосины.
— Я не голоден, у меня нет никаких желаний, и он раздражает меня, этот повар. Ты тоже, с твоим вечным упрямством старой клуши.
Ронан опустил голову, не сказав ни слова.
Артюс смутился. Неужели он стал таким безмозглым хамом, что нагрубил одному из немногих, кто был по-настоящему привязан к нему, его прошлому, одному из тех редких людей, кого по-настоящему любил? Он вздохнул, злясь на себя, и проворчал:
— Я всегда питал особую нежность к клушам, особенно старым. Их преданность своим цыплятам и даже молодым несушкам умиляет меня. Тем не менее... в данный момент я не хочу находиться в их обществе.
Ронан поднял глаза на того, кто по-прежнему был его «малышом», и легкая улыбка вознаградила графа за его завуалированные извинения.
— Мессира Монжа де Брине удивляет ваше одиночество. Возможно, беседа с этим человеком, который так вам предан...
— Брине ничего не поймет, — прорычал граф. — Впрочем, я не смогу ему все объяснить, поскольку сам мало что понимаю... Черт возьми! После стольких мучений, которым она подверглась в том застенке... Как подумаю, что она отказалась от моего гостеприимства, сославшись на усталость и боль! Никто не посмел бы злословить по этому поводу!
Почувствовав, что он ступил на зыбкую почву, Ронан заколебался, но, движимый любовью и уважением к этому человеку, достойному доверия, смелому, но, к сожалению, лишенному непосредственности, он решился:
— Слухи не нуждаются в обоснованности. Несомненно, у мадам есть множество дел в своем мануарии. Несомненно... слишком быстрое и... публичное сближение с Отоном не подобает достойной благородной даме. Несомненно...
— Почему вы все называете ее «мадам», словно только она одна и существует? — прервал старика Артюс, терзаемый растерянностью и плохим настроением.
— А разве есть другие, мессир?
— Для кого?
— Для вас. Для меня, для тех, кто входит в ваше окружение.
— А почему я в очередной раз должен чувствовать себя перед тобой шестилетним ребенком?
Лицо Ронана просияло от счастья. Он пустился в воспоминания:
— Боже мой, каким вы были шалуном и проказником... и уже таким отчаянным. Вы ничего не боялись... Что касается глупостей, Господи Иисусе, да вы их коллекционировали. Когда вы поднимались на крышу голубятни, чтобы убедиться, что солнце действительно восходит на востоке, я умирал от страха. Было невозможно заставить вас спуститься. Как же мы боялись! А ваши ночные походы в лес в поисках большого белого единорога из сказки... А тот день, когда вы чуть не утонули, потому что вбили себе в голову, что, если будете долго держать голову под водой пруда, у вас отрастут жабры? Святые небеса, и где вы нахватались всех этих безумных глупостей? Одна следовала за другой. Как часто вы мучили меня!