Эта политическая элита, тем не менее, образовала особую группу, своего рода патрициат. Существовало, быть может, две тысячи регентов, которые кооптировались, происходили из одних и тех лее семейств, из одной и той же социальной среды, которые удерживали в своих руках разом города, провинции, Генеральные штаты, Государственный совет, Ост-Индскую компанию и были связаны с купеческим классом, которые зачастую продолжали участвовать в торговых и промышленных делах.
Тем не менее, на протяжении «золотого века» (имеется в виду экономический подъем XVII столетия) регенты определенно не поддавались соблазну патрицианского высокомерия и жизни напоказ. Долгое время они умели разыгрывать роль скромных отцов семейств перед лицом населения, об обычной дерзости которого говорили наши современники, как и о том, сколь силен его вкус к свободе.
Париваль, автор «Наслаждений Голландии» (1662 год) писал: «Не новость услышать, что какой-нибудь бездельник в перебранке с почтенным буржуа выкрикивает такие поносные слова: я так же хорош, как и ты, хоть ты меня и богаче... и тому подобные вещи, кои трудно переварить.
Но люди благоразумные, достойные, избегают подобных столкновений, и богатые уклоняются, как только могут, от сношений с простым народом, дабы быть более им почитаемыми».
Увы, даже в так называемом спокойном XVII веке уже существовала социальная напряженность. Деньги были средством призвать к порядку любого, но таким средством, которое следовало из осторожности скрывать. Очевидно, по склонности или же в силу инстинктивной хитрости богачи в Амстердаме долгое время довольно естественно и благодушно маскировали богатство и роскошь.
«Сколь бы абсолютна ни была власть магистрата, — замечает путеводитель 1801 года, — в нем не заметно никакой пышности, и вы видите сих знаменитых бургомистров ходящими по городу без свиты и прислуги и никоим образом не отличающимися от горожан, кои им подчинены».
Но эта скромность, эта терпимость, эта открытость начали меняться с приходом к власти в 1650 году «республиканцев». В самом деле, с того времени олигархия взяла на себя новые и многочисленные задачи. Она поддалась бюрократизации, которая прогрессировала сама собой. Она больше чем наполовину отошла от дела. А затем для всего высшего голландского общества, баснословно разбогатевшего, возник сильный соблазн к роскоши.
«Семьдесят лет назад, — заметил в 1771 году Исаак де Пинто, — у самых крупных амстердамских негоциантов не было ни садов, на загородных домов, сравнимых с теми, какими владеют ныне их наследники. Строительство и громадные затраты на содержание таких волшебных дворцов, вернее, таких бездонных прорв — не самое большое зло. Но рассеянность и небрежность, кои порождает эта роскошь, зачастую наносят немалый ущерб в делах и в коммерции».