Владимир Всеволодович
положил копейку на стол.
— Это всего лишь один
пример того, что наша жизнь и все в ней — обоюдоострый меч. И таких примеров —
тысячи, миллионы… Взять тот же хирургический скальпель. Им можно вырезать
злокачественную опухоль, либо выйти с целью грабежа на большую дорогу и убить
человека. Так и твой мыслефон. Возможно, он и нужен был бы в судебной практике,
как более совершенный детектор лжи. Но им вполне могут воспользоваться и
преступники.
А что будет со
словом? Каждый тогда, независимо есть у него талант или нет, порядочный он
человек или, мягко говоря, наоборот, сможет стать писателем и выдавать
человечеству свои материализованные на бумаге мысли. И так сейчас уже не
знаешь, что творится на книжных полках магазинов. Классика — этот водораздел
между истинно ценным в человеческой культуре и низкосортным, пошлым, словно
плотина еле-еле выдерживает этот страшный напор. А что будет тогда? Грязевой
поток! Сель! Всеобщее засорение умов! Нет, безусловно, будут и достойные, а
может, и достойнейшие произведения, но…
Слушая такое, Стас
только удрученно качал головой.
А Владимир
Всеволодович продолжал:
— Настоящий писатель
испокон веков был хранителем истинных культурных ценностей своей страны, всего
человечества. Не случайно бытовала пословица: «Государство, которое убивает
поэтов, обречено на вырождение!» Ведь человек, создающий книги, трепетно даже
сказать, является служителем в храме слова! И, как признавались многие из них,
это хоть и приятный, но прежде всего — каторжный труд! Когда исследователи
творчества великого Гоголя познакомились с его черновиками, то были просто
потрясены. Первые варианты оказались слабее сочинений школьников-двоечников. Но
переделывая их вновь и вновь — на десятый раз, Гоголь довел их до образца
совершенства во всей русской словесности!
А знаешь, как работал
Жюль Верн? — Владимир Всеволодович посмотрел на Стаса и, увидев, что тот
отрицательно покачал головой, сам же ответил: — Сначала он все из своих —
заметь, почти сотни! — больших романов писал простым карандашом. Потом
тщательно редактировал при помощи того же карандаша и резинки. И, наконец,
обводил каждую букву чернильным пером!
Я вообще считаю
благословенным то время, когда писатели работали гусиными перьями. А еще лучше —
высекали свои книги на камне. Вот тогда действительно не было ни единого
лишнего слова! А ты — мыслефон…
Настенные часы громко
и выразительно отстучали семь раз.