Но это было лишь началом. Молодые патриции в белых тогах и плющевых венках,
наконец, появились в роще, посвященной богу Пану, виктимарии взялись за ножи и
стали закладывать по двенадцать козлов и щенят. Все шло строго согласно
обычаям: ты ведь знаешь, теперь не столько верят в богов, сколько стараются
выполнять до мелочей все ритуалы! Один из жрецов вымазал окровавленным мечом
лбы юношей, остальные принялись вытирать ее шерстью, смоченной в козьем молоке.
Я было, уже успокоилась, увлеченная зрелищем, как вдруг услышала громкий
возглас:
«Глядите, глядите — вон теща Сципиона!»
«Где? Где?» — раздалось сразу несколько голосов.
И тут грянул громкий хохот юных патрициев. Ты не раз бывала на
Луперкалиях и знаешь, что после того, как жертвенная кровь удалена,
очистившиеся юноши должны, по обычаю, разразиться смехом. Сейчас-то я все
понимаю, но тогда этот смех резанул мне по самому сердцу, потому что мне
показалось, что это смеются надо мной. Обида за сына, за славное имя Сципиона,
чьи дела продолжает не его родной внук, а Эмилиан, вспыхнула во мне с новой
силой... Между тем юные патриции с жрецами скрылись в пещере и предались
буйному пиру. Зрители терпеливо ожидали их, а на Палатин поднимались все новые
и новые люди: сенаторы, плебеи, крестьяне, римская чернь. Как всегда, очень
много было женщин и незамужних девушек, ожидавших появления жрецов с особенным
интересом. Они радостно переговаривались между собой, а я слушала их смех и
повторяла про себя горькие слова: «Теща Сципиона, теща Сципиона!..»
Наконец, нарядившиеся в шкуры жертвенных животных луперки выскочили из
пещеры и помчались по холму, ударяя каждого встречного плетьми, вырезанными из
полосок тех же шкур. Какой смех, какая радость поднялась вокруг! Так же, как и
ты когда-то, бездетные женщины1, веря, что удар такой плетью поможет им
забеременеть, охотно подставляли луперкам свои руки, спины и плечи. Не уступали
им и девушки, надеясь, что освященная богами плеть пошлет им вскорости мужа.
Один из жрецов хлестнул и меня, и в его пьяных глазах я прочитала вызов: «Хоть
ты и теща Сципиона, но сегодня я могу ударить даже тебя!»
Дочь моя, разве я заслужила подобное? Разве в этом заключен смысл моей
жизни?!
Мне был всего лишь год, когда почти в одночасье умерли мой отец, Сципион
Африканский и побежденный им Ганнибал. Мне было тридцать лет, когда умер мой
муж, дважды консул и дважды триумфатор Тиберий Гракх, спасший моего отца от
клеветы и позора. Будучи народным трибуном, он наложил вето2 на
арест моего дяди, спасши тем самым и доброе имя моего отца... Мне было тридцать
два года, когда моей руки стал домогаться сам царь Египта Птолемей, видевший меня
еще пятнадцатилетней девушкой. Чего только не сулил мне этот сумасбродный,
возомнивший себя богом фараон3: горы сокровищ, посвященные мне дворцы
и храмы, где стояли бы мои статуи! Наконец, он дал слово сделать Тиберия
наследником египетского трона. Но я отказала царю и всю себя посвятила вашему
воспитанию. И, клянусь Юноной, мало найдется сегодня в Риме людей, которые
могли бы похвастать таким блестящим греческим образованием, какое дала вам я и
какое вы заслужили хотя бы уже потому, что являетесь внуками великого Сципиона!