— Сенатор?!
— Правда, скорее всего Аттал даже не станет слушать тебя! — сказал
претор. — Тогда ты подделаешь это завещание и скрепишь его царской печатью.
Подпишет ли это завещание сам царь или ты приложишь к нему печать уже его
мертвым пальцем — мне безразлично. Главное, чтобы оно было в Риме, у меня в
руках!
— Я сделаю все, что ты приказываешь! — клятвенно пообещал Пропорций.
— Не сомневаюсь.
Претор снял с указательного пальца украшенный крупным рубином перстень и
поднес его к лучу света.
— Да, вот еще что, — любуясь игрой красок, задумчиво произнес он. — Если
Аттал даже добровольно напишет такое завещание и после этого произнесет,
допустим, такие слова: «Ну вот, а теперь можно и умереть спокойно», не мешай
человеку. Как говорит Сципион, кто лишает жизни человека по его воле, поступает
благородней убийцы! Под этим прекрасным камнем — яд, от которого нет
противоядия. Одна капля — и лекари сочтут царя умершим зимой от сердечного
приступа, а летом — от солнечного удара. Помоги Атталу умереть спокойно — и ты
сенатор. Сенатор, Луций! — многозначительно сказал претор, протягивая перстень.
— Гней!
— Что? — не понял претор.
— Гней! — напомнил Пропорций, надевая перстень на мизинец. — Гней Лициний.
Претор с одобрением посмотрел на него:
— Прекрасно! А теперь слушай и запоминай, какие доводы могут убедить
Аттала завещать нам свое царство...
2.
Испорченный праздник
«Корнелия — Семпронии, своей дочери, привет.
Не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе того, что произошло сегодня
на Луперкалиях. Да и ты в последнем письме молила меня описать подробно этот
когда-то любимый тобой праздник; хочешь хотя бы в мыслях побывать в Риме, со
своей матерью и братьями Тиберием и Гаем.
Как же затянулось твое лечение, которое я сразу назвала изгнанием тебя в
наше нищенское, по нынешним понятиям, родовое имение Сципионов! Под благовидным
предлогом Эмилиан отослал тебя подальше от своих попоек под музыку и танцы
греческих танцовщиц и флейтисток. Теперь он вместо того, чтобы спрашивать, как
консулу, за нарушения законов с других, сам спокойно предается запрещенной игре
в кости!
И такой человек находится сейчас в зените славы, вершит всю политику
Рима! Как же: хоть и приемный, а внук победителя Ганнибала. Разрушитель
Карфагена! Наша единственная надежда в Испании! Видела бы ты, с какой
царственной гордостью ловил этот солдафон, кичащийся дружбой с Полибием,
Панецием, бездарным поэтом Луцилием, восхищенные взгляды толпы. Как вышагивал в
сопровождении своих консульских ликторов по Палатину!
Сердце мое обливалось кровью, когда я переводила взгляд с него, мнимого
внука великого Сципиона, на внука истинного — Тиберия, сравнивая их. Эмилиан
стоял, как каменное изваяние — впору было переносить его из-под священной
смоковницы, где волчица вскормила Ромула и Рэма, на Форум. Тиберий же, словно
простой смертный, о чем-то мило беседовал в кружке знатной молодежи. Он все
время смеялся и оглядывался на луперкальную пещеру, будто от того, появятся
молодые патриции, принадлежащие к коллегии жрецов-луперков, сейчас или через
минуту, зависело все его будущее! Я смотрела на сына и чувствовала, как закипаю
при виде его беззаботности и равнодушия к славе и почестям!