Продолжая рассуждать на ходу о бренности рабской жизни, он направился к
кормчему, и сам налег на рулевое весло, давая паруснику новый курс.
Примолкшие было рабы оживились при упоминании о свободе и снова засели за
игру в пальцы.
Афиней подошел к владельцу парусника, и тот, обрадовавшись нечаянному
собеседнику, стал рассказывать ему о своей жизни, начав с того, что родился в
бедной семье на самом юге Греции…
Прот, отойдя от них, прислонился спиной к борту, закрыл глаза и стал
мечтать о том, как вернется в Пергам свободным и богатым человеком.
Мысль, как добраться до пятидесяти миллионов Тита, не беспокоила его. Это
казалось ему очевидным в Сицилии, где, в Новосирийском царстве, по словам
римских рабов, все свободны, сыты и счастливы. Первым делом, думал Прот, он
зайдет во дворец к Атталу и предупредит его об опасности. Скажет, что Луций
Пропорций прибыл в Пергам убить его. И — конец Луцию... Потом он сразу пойдет
домой. Увидит лицо отца, открывающего перед ним дверь, мать, сидящую с глиняной
миской на коленях, в которой размалывают зерно.
«Ну что, — спросит он их. — Не признаете?»
Где им будет признать его, одетого в самый дорогой персидский халат,
обутого в сапоги из мягкой кожи, скрепленные золотой застежкой! А еще лучше —
он наденет римскую тогу с бахромой на рукавах, как у Луция Пропорция, и тогда
родители примут его за сборщика налогов. То-то будет потеха! Он насладится их
растерянностью и громко крикнет:
«Да это же я — ваш сын...»
«О боги!» — ужаснулся Прот, поймав себя на мысли, что не может вспомнить
свое настоящее имя.
Протом, то есть «Первым», его назвал еще отец Луция, этот толстый, вечно
задыхавшийся римлянин. Купив на рынке его десятилетним мальчиком, проданным
отцом за долги в рабство, он заставил Прота испытать такое унижение, от
которого до сих пор горят щеки. Правда, нет худа без добра. Он выделял его из
всех остальных рабов и прощал небольшие шалости, такие, как пролитые благовония
или плохо заправленную постель, а то и воровство одного-двух ассов, за что
других ждали бы плети или даже остров Эскулапа. После смерти старика хозяином
Прота стал Луций, оставивший ему по привычке прежнюю кличку и многие
привилегии. Но как же звала его мать?..
Пятнадцать лет прошло с того дня, как за кормой римского торгового
корабля остался Пергам с плачущими на берегу родителями, и все эти пятнадцать
лет он ежеминутно слышал: «Прот, опять ты медленно меня одеваешь! Прот,
негодяй, снова ты утаил асс от покупки мяса? Прот, Прот...» Мудрено ли так
забыть свое настоящее имя?