Вернулся он неожиданно быстро, сопровождая невысокого полного военного с еще
более пышным оперением на шлеме и маленьким золотым мечом на груди. Почтительно
кланяясь и благодаря, он довел его до лошади, помог забраться в седло, и только
когда тот ускакал, вернулся к сыну.
- Сам Валериан, префект претория! – почтительно прошептал он и заявил: -
Всё, все наши планы на сегодня меняются!
- Мы… возвращаемся на корабль? – не зная, радоваться или огорчаться такой
новости, ахнул Крисп.
С одной стороны, он всем сердцем сопротивлялся тому, что предложил ему на
корабле отец, а с другой, не менее жадно хотел этого…
Марцелл посмотрел на вытянувшееся лицо сына и подмигнул ему:
- Видно, не зря я старался, царапая на монете пожелание удачи. Она явно
приносит тебе счастье!
- Мне? Почему?.. – удивился Крисп.
- Сегодня в Афины прибывает сам Деций! – значительно поднял указательный
палец Марцелл и заговорщицки шепнул: - И мне удалось выпросить у Валериана
приглашение на торжества, связанные с приездом императора! На двоих! Да, да,
сынок! Ты идешь вместе со мной! Но… - Он придирчиво оглядел сына с головы до
ног и нахмурился: - Сначала я должен достойно подготовить тебя к этому!..
2
Пир
начался...
Крисп с отцом шли по улочкам древних Афин, по направлению от порта к
центру былой столицы эллинского мира. Погода была солнечная, но не жаркая, наверное,
это был один из прекраснейших дней в этом году.
Марцелл, всегда гордившийся тем, что в его жилах течет не только римская,
но и греческая кровь, с жаром говорил, что по этим самым камням, где идут
сейчас они, ступала когда-то нога великого Солона, мудрого Сократа, ученейшего
Аристотеля. Здесь гремел своими речами красноречивый Демосфен. Вырезал из
слоновой кости, украшая их золотом, свои неповторимые статуи Фидий. Учился и
учил Платон. Бывали тут и Геродот, Гиппократ, Александр Македонский…
Криспу льстило, что он идет сейчас по стопам таких великих людей. Не
всякий взрослый из его города удостаивался этого, не говоря уже о его
ровесниках. Он все с большей благодарностью поглядывал на отца и уже понемногу
поддакивал ему.
Словно по какому-то негласному соглашению, они ни слова не говорили о
языческих богах, о которых все напоминало и говорило в этом городе, и о его
вере. Лишь раз, увидев бродячего философа-киника, одетого в лохмотья и нагло
просившего милостыню, согласились друг с другом, что самые несчастные люди те,
у которых вообще нет веры. Счастье, что таких во времена величия Афин, и теперь
в Риме, - были один-два на город, а то и целый народ, и, вполне по
справедливости, они всегда вызывали общее недоумение и сожаление…