– Вот именно в этом смысл изречения: «Достигнув вершины, продолжай восхождение».
– Да, черт возьми, твой триумфальный клич – самое лучшее, что я слышал в жизни. Жаль, магнитофона не было, я бы записал.
– Не годится людям внизу слышать такие вещи, – чрезвычайно серьезно заметил он.
– Ей-Богу, ты прав: будут бродяги-домоседы, нежась на мягких подушках, благосклонно внимать воплю покорителя вершин – нет, не заслужили они этого. Да, когда я посмотрел, как ты несешься с горы – вот тут я все понял.
– Ах, у Смита нынче маленькое сатори, – вставил Морли.
– Как ты тут, кстати?
– Да ничего, в основном спал.
– Вот черт, я ведь так и не дошел до вершины. Теперь мне стыдно, теперь, зная, как спускаться с горы, я понял, как на нее подниматься, и что упасть невозможно, но все, поздно.
– Вернешься следующим летом и поднимешься. Ты хоть понимаешь, что ты первый раз в горах, а старого ветерана Морли обскакал?
– Определенно, – подтвердил Морли. – Как думаешь, Джефи, присвоят Смиту титул Тигра за его сегодняшние свершения?
– Еще бы, – сказал Джефи, и я почувствовал настоящую гордость. Я был Тигром.
– В следующий раз, черт побери, обещаю быть львом.
– Все, мужики, пошли, нам еще предстоит долгий путь через осыпь до нашей стоянки, потом через долину камней и по тропе вдоль озера, ого, боюсь, засветло не поспеем.
– Мне кажется, все будет в порядке, – Морли указал на осколок луны в голубом, но уже розовеющем, углубившемся небе. – Она осветит нам путь.
– Пошли. – И мы встали и пошли. На этот раз опасный выступ, напугавший меня по дороге туда, показался шуткой, я шел вприпрыжку, пританцовывая, я понял: упасть с горы невозможно. Не знаю, можно ли на самом деле упасть с горы, но лично я понял, что нельзя. Таково было мое прозрение.
И все же приятно было спуститься в долину, теряя из виду все эти величественные горизонты; часам к пяти стало смеркаться, я отстал от ребят футов на сто и шагал сам по себе, размышляя и напевая, помеченной катышками оленьей тропой меж камней, не надо думать, волноваться, вглядываться вдаль, – знай держись черненьких оленьих катышков и радуйся жизни. В какой-то момент я увидел, как Джефи, ненормальный, забрался просто так ярдов на сто вверх по снежному склону и съехал оттуда в бутсах, как на лыжах, последние несколько ярдов на спине, хохоча. Да еще и штаны опять снял и обернул вокруг шеи. Он говорил, что делает это просто для удобства, и это правда, кроме того, вокруг не было никого, кто мог бы его увидеть, однако я думаю, в походах с участием девиц он преспокойно проделывал то же самое. Я слышал, как Морли разговаривает с ним в огромной пустынной долине: за многие футы каменистого пространства его голос узнавался безошибочно. Я столь прилежно следовал оленьей тропе, что вскоре потерял друзей из виду, только слышал их голоса, и шел в полном одиночестве вдоль отрогов, по руслам ручьев, доверяя инстинкту моих милых олешков, – и не напрасно: к наступлению темноты древняя оленья тропа вывела меня прямо к знакомому мелкому роднику (где животные останавливались на водопой последние пять тысяч лет), а Джефи уже развел костер, и пламя бросало оранжевый отблеск на нашу скалу. Луна поднялась высоко и светила ярко. «Повезло нам с луной, братцы, еще восемь миль пилить».