— Врачи позволили ему немного прогуляться, — сказал Уолтер, пытаясь успокоить маму.
— И он зачем-то взял с собой сумку! Не морочьте мне голову, лучше найдите мне место в отделении гериатрии! — рявкнула она и повернулась к проходившим мимо санитарам. Я угадал ее намерение: схватить меня и вернуть в палату, если понадобится — силой.
Я посмотрел на Уолтера, и мы поняли друг друга без слов. Мама завопила, а мы рванули к дверям и успели выскочить наружу прежде, чем охранники среагировали на мамины призывы поймать меня.
Я был не в лучшей форме и на углу улицы сильно закашлялся, стало трудно дышать, грудь жгло, сердце колотилось как безумное. Уолтер обернулся, увидел бегущих к нам охранников и проявил редкостное присутствие духа и изобретательность. Он захромал к ним и сказал, что его сбили с ног два типа, побежавшие на прилегающую к больнице улицу. Охранники кинулись в погоню, Уолтер подозвал такси, и мы уехали.
По дороге он был так молчалив, что я даже забеспокоился, не понимая, что могло повергнуть его в такое уныние.
Номер Уолтера стал нашим генеральным штабом, где мы готовились к моему путешествию. Кровать была достаточно широкой для нас обоих: Уолтер уложил по всей длине валик, размежевав территорию. Я отдыхал, а он проводил дни у телефона, время от времени выходя — проветриться, по его собственным словам. Со мной он почти не разговаривал.
Не знаю, каким чудом Уолтер за сорок восемь часов получил для меня китайскую визу. Я раз сто поблагодарил его, не переставая тревожиться: со дня нашего побега из больницы он очень изменился.
В один из вечеров — мы ужинали в номере, и Уолтер включил телевизор, чтобы не общаться со мной, — я отнял у него пульт и нажал на кнопку выключения.
— За что вы на меня дуетесь?
Уолтер вырвал у меня пульт и снова включил телевизор.
Я поднялся, выдернул вилку из розетки и встал перед ним:
— Если я что-то сделал не так, давайте выясним все раз и навсегда.
Уолтер долго молча смотрел на меня, а потом ушел в ванную, так и не промолвив ни слова.
Я стучал в дверь, но он не захотел открыть и появился через несколько минут в клетчатой пижаме, объявив, что, если я посмею пошутить насчет расцветки его ночного наряда, спать буду на лестнице, после чего лег, накрылся и погасил свет, не пожелав мне спокойной ночи.
— Уолтер, — произнес я в темноте, — чем я провинился, что случилось?
— А то, что иногда помогать вам становится очень утомительно.
В наступившей тишине я вдруг понял, что по-настоящему так и не поблагодарил его за все, что он сделал для меня за последнее время. Неблагодарность оскорбила его, за что я и извинился. Уолтер ответил в том смысле, что ему плевать на мои извинения, но он будет рад, если я сумею добиться прощения за наше поведение у моей матери, а главное — у тетушки. Сказав это, он снова отвернулся и замолчал.