— Бога ради, Жоржик, ответь: ты скрываешь от меня что-то ужасное?
— Выбей, пожалуйста, из головы эту чушь, или я сойду с ума! Ты думаешь, о чем говоришь? У меня, видите ли, имеются вишневые лакированные туфли!.. И что? Мало ли у кого такие туфли! Как будто в городе одна рыжая собака… И потом, прости меня, пожалуйста, мамуся, но за кого ты все же принимаешь своего сына?
Жорж сделал обидчивую мину.
— Выслушай меня, Жоржик, спокойно, — помедлив, ответила мать, — и постарайся понять, почему я так беспокоюсь, почему подозреваю, что ты не говоришь мне правды… Я всегда была уверена, что мой сын честный, порядочный и воспитанный человек. И вдруг, когда я лежала в больнице, до меня дошел слух, что ты был с железногвардейцами в том мерзком факельном шествии, во время которого они разбивали стекла домов и витрин магазинов, что-то страшное вытворяли над несчастными евреями…
— Не такие уж они несчастные, мамуся, — прервал Жорж. — Ты их не знаешь.
— Неправда; Жорж! Если их повсюду унижают и оскорбляют, стало быть, они несчастны! И не все ведь такие богачи, как Гаснер! Не повторяй, пожалуйста, слова своего отца! Это мерзко! Я знаю, он хочет оторвать тебя от моего сердца. Но ты не последуешь его примеру. Или я наложу на себя руки, слышишь, Жоржик?! Ты единственный человек, ради которого я еще существую…
Приступ кашля снова заставил ее замолчать. Жорж опустился на колени, стал гладить и целовать руки матери, с горечью он заметил, как они пожелтели и высохли. Глаза его наполнились слезами. Впервые за время болезни матери он понял, что она обречена.
— Может быть, тебе опять лечь в больницу? — спросил он, когда приступ кончился. — Я завтра же договорюсь с врачом, хочешь? Мы с Изабеллой будем навещать тебя…
Не ответив, мать вернулась к прерванному разговору, снова умоляла ничего не скрывать от нее.
— Ты можешь считать это болезненной фантазией или чем угодно, но я не допускаю, чтобы какой-то там коммунист или большевик, не знаю как их называют, задумав взорвать электростанцию, надел такие заметные, такие шикарные лакированные туфли… К тому же в тот вечер, я хорошо помню, было слякотно и грязно!
Жорж рассмеялся.
— А знаешь, мамуся, ты проницательна не хуже сыщика Статеску! Честное слово, тебе бы работать в сигуранце!
— Перестань дурачиться, Жоржик! — одернула его мать. — Я говорю о серьезных вещах. Убиты люди, Жорж, это ужасно! Или ты думаешь, что мне не рассказывали, как в ночь факельного шествия ты, мой сын, с какими-то хулиганами ворвался в дом того рыженького Хаима Волдитера, с которым в детстве лазил через заборы, и вы учинили там погром? Ведь в ту ночь его бедная мать скончалась!.. Тогда я не поверила, но теперь… Взрыв и убийство на электростанции, твое внезапное исчезновение с вечера у Изабеллы, потом эти туфли… Ужасно! Но я не стану что-либо утаивать… Нет-нет. Имей это в виду, Жорж!