Голоса и пение птиц разбудили его. На заре он выкупался в пруду, разогнав выводок утят, покрытых пухом, поспешивших скрыться в траве и тростниках.
День за днем Алан упорно, быстро и, почти не отдыхая, шел вперед, углубляясь в тундры. Ему казалось, что он очутился в пернатом царстве: где бы ни встретилась вода - в прудах, в маленьких ручейках, в углублениях между холмиками, - везде птичьи голоса сливались в целый хаос звуков. В мягкой мураве, покрывавшей землю, он видел бесчисленное проявление материнской нежности и заботливости и чувствовал, что это зрелище вливает в него силу и мужество.
В эти летние дни здесь не было места мраку. Но в душе самого Алана, когда он приближался к дому, был уголок, окутанный беспросветным мраком, куда не могли достичь лучи солнца.
В тундре еще более ярко вставал перед ним образ Мэри Стэндиш. Среди беспредельных безлесных пространств, где глаз достигал до самого горизонта, Алану чудилось, что девушка идет рядом с ним, чуть ли не держа его за руку. Порой это походило на муки, навеянные безумием. Когда он рисовал себе, как могла бы сложиться его жизнь, когда он вспоминал с беспощадной ясностью, что он был причиной смерти чудесного существа, память о котором всегда будет жить в его душе, вопль отчаяния срывался с его губ. И Алану нисколько не было стыдно. Он слишком хорошо знал, что Мэри Стэндиш была бы жива, если бы в ту ночь на пароходе он себя держал иначе. Она умерла не ради него, но из-за него. Обманув ее ожидания, не сумев подняться до той высоты, на которую она его вознесла, он разбил ее последнюю надежду и последнюю веру в человека. Не будь он так слеп, не будь он столь нечуток, она шла бы теперь рядом с ним. С веселым смехом встречала бы она утреннюю зарю, отдыхала бы среди цветов, спала бы под ясным небом и, счастливая и бесстрашная, она расспрашивала бы его обо всем.
Так во всяком случае мечтал он в своем безграничном одиночестве. Алан не хотел и думать, что Мэри Стэндиш, даже оставшись в живых, могла бы не быть с ним. Он не допускал возможности, что могли существовать цепи, приковывавшие ее к кому-нибудь другому, или стремления, которые повели бы ее по иному пути. Теперь, когда девушка умерла, Алан считал ее своей, и он знал, что она принадлежала бы ему, если бы жила. Он преодолел бы все препятствия. Но она погибла - и по его вине.
Уже пятую ночь проводил Алан почти без сна под небом, усыпанным звездами, и, как мальчик, плакал о ней, закрыв лицо руками. А когда наступало утро, он шел дальше, и мир казался ему таким безграничным и пустым.