Однажды, после серьезного боя, на отдыхе в маленькой заснеженной деревушке, в тяжелом полубредовом сне он увидел наконец ту, о которой подсознательно мечтал все это время. Но, Боже мой, что за странный это был сон!
Он увидел себя в каком то узком, но довольно длинном помещении, стоящим перед поперечным прилавком, преграждающим ему дорогу. За прилавком, в глубине комнаты, шевелилась какая-то картонная женская фигура. Ее лицо, освещенное цветными огнями, показалось ему странно знакомым. Где он видел этот чудесный овал лица, капризную линию губ, смеющиеся глаза и чуть приподнятую левую бровь, придававшую всему лицу чуть насмешливое выражение?
И только когда невидимые руки подали ему карабин и он понял, что нужно стрелять в эту качающуюся очаровательную мишень, целясь в круг, изображенный на левой стороне груди, на самом сердце, он узнал ее. Ведь это же была она, его полузнакомая незнакомка из маленького старинного городка с островерхими крышами, на которых снег казался ватой, небрежно наброшенной на рождественскую елку. Это была несомненно она: хотя и картонная, но вместе с тем настолько живая и реальная, как это может быть только во сне. И самое странное было то, что стрелять в нее не показалось ему чудовищным преступлением, а исполнением какого-то долга, соединенного с сознанием важности попадания.
А она раскачивалась, улыбалась ему, вскидывая свою изумительную подвижную левую бровь и пела:
«Я принцесса из тира,
У меня картонное сердце,
Попади в него, — и я упаду к твоим ногам.
Но если промахнешься,
То можешь объехать полмира
И нигде не найдешь покоя
Усталым глазам».
Песенка эта была довольно нескладная, но, так как он сам не был поэтом, а кроме того ее пела «она», — мотив и слова врезались в его память.
Привычным движением стрелка он вскинул карабин, прищурил глаз и нацелился в роковой кружок картонного сердца. Странный это был карабин! Вероятно за секрет его конструкции дорого заплатили бы обе воюющие стороны. Оно стреляло непрерывнее, чем пулемет, причем на ней не было ни обычного диска ружей-автоматов, ни обыкновенной ленты тяжелых пулеметов.
Но его совершенно не тронула ни чудодейственная конструкция необычайного карабина, ни длительность, с которой он стрелял, не меняя ленты. О пулеметных задержках, несмотря на то, что он был специалист, он даже не подумал. Его поразило и оскорбило другое обстоятельство: как он ни целился, как ни напрягал и без того острого зрения стрелка, ни одна из этой кинематографической вереницы пуль не попала в картонное сердце странной девушки. А она качалась и пела: