Но у примитивной игры были свои законы. Парень должен был облюбовать кого-то одну, заговорить хоть о чем, пошутить, желательно попохабней, чтобы были ясны намерения, пригласить танцевать, а уж потом, будто бы желая глотнуть свежего воздуха, вести даму на улицу и зажимать в уголке. Нельзя было вот так нагло пристать, сразу троим, сразу ко всем и на глазах у всей дискотеки. Поэтому визг был не игрив. Видя события, вся ватага подростков-односельчан, роящаяся как бы поодаль, но зорко за ними следящая, дружно бросилась наводить порядок. После непродолжительного разговора возникла большая драка. Пришельцы, хоть и намного старше, но всего трое и более пьяные, противостояли недолго, были опрокинуты на заплеванный пол, биты ногами и выкинуты на улицу. Дискотека возобновилась, но происшедшего было достаточно, чтобы она смогла изобразить жуткий страх и ускользнуть из зала.
На деревянном крыльце с трудом приходили в себя трое побитых героев. Один из них неожиданно схватил ее за руку. Отлично, подумала она, будет что рассказать; этого хватит надолго. Зная, что в крайнем случае подмога недалеко, она размахнулась другой рукой и увесисто залепила парню по роже. От неожиданности он отпустил ее руку и попытался дать сдачи, но она легко увернулась, соскочила с крылечка и исчезла в окружающей клуб темноте.
На улице было пустынно — старики уже поуходили с общих скамеек, смотрели «Санта-Барбару» или что еще, а молодежь, понятно, вся оставалась в клубе. Обычные вечерние звуки сопровождали ее по пути — вялая перекличка собак… шум веселой компании из-за забора… а отсюда — повизгиванье поросят… а отсюда — скрип ручного колодца… И на эти обычные звуки наложился еще один — звук мотоцикла, становящийся громче и громче. Она испугалась, подумав, что это те самые; они могут увидеть ее на дороге и захотеть отыграться за все. Она свернула с дороги на боковую улочку — здесь просто было чуть дальше, она подойдет к дому с другой стороны — не замечая, что звук мотоцикла не удалился, а захлебнулся; не зная, что взбешенный зверь уже взял ее след.
Ее схватили в двух шагах от родного дома, когда она меньше всего могла этого ожидать (я не была наготове, мелькнула мысль; вот оно каково нарушать Завет), крепко схватили сразу сбоку и со спины, зажали ей рот так, что она не могла издать ни малейшего звука, и в полной, бесчувственной тишине стали срывать с нее платье. Множество суетливых, грязных, потных рук забегали по ее телу, достигли Царевны. Едва не лишив ее сознания, смрадно выдохнул зверь. И, как только ее повалили на землю, она сделала единственное, что еще оставалось возможным — поджала к животу на секунду освобожденные ноги и, собравши все силы, резко ударила пятками в мутное, нависавшее сверху чудовище. Это ее спасло. То ли кто-то (может быть, и она) издал краткий крик, то ли борьба перестала быть слишком тихой — собачье разноголосье мигом заполнило стоячий воздух задворок. Уже и не слышен был звук открываемой двери; стоило в замешательстве одному из парней приослабить хватку, которой была сжата ее голова, как она моментально вцепилась зубами в его вонючую руку. Ее сильно ударили по голове. Она услышала голоса соседей; сквозь редкий плетень она видела, как их пес Полкан скачками мчится по огороду, а за ним — Отец с колом наперевес. И — убегающие, тающие во тьме фигуры. И потеряла сознание.