…Она лежала дома с сотрясением мозга и, видя, как над ней хлопочет Отец, в первые дни чувствовала себя несчастной, потому что Он запретил ей вставать, и все ее дела по дому легли на Него, в то время как одна она была виновата в случившемся. Утешением был разве что слух, полезный для Царства слух, облетевший село и свидетельствующий, что тихоня-Мариша таким же, как все, миром мазана. «Девица-то стать набрала, — говорили люди, — уж конешно! тихоня, как же! задом, небось, в клубе вертела, как вся она молодежь… а парни-то, опять же, выпимши… молодые, горячие…»
Приезжал участковый Семенов — мрачновато, испытующе: «Говорят…» — «Я не хочу, — сказала она, — не нужно этого позорища». Он вопросительно посмотрел на Отца. Отец пожал плечами: «Она права… в конце концов, кому от этого польза? Ничего ж не случилось… слава Богу… а ребятам хороший урок». Участковый повеселел: «Вот и я думаю. Знаю я их, этаких огольцов! Поговорю по-мужски… а в зону зачем же… чтоб вернулись вовсе бандитами?..»
Ее проведывали одноклассницы; как очень давно, она опять на сколько-то дней стала величиной в школе. Она поправилась скоро, но в школу еще не шла, используя дни для ленивого удовольствия. Отец допустил ее до любви, но не очень горячей, и до домашней работы — лишь носить тяжести пока что не разрешал. Чудесные дни! Теперь она была почти благодарна этим типам. Нет худа без добра; они дали ей эти дни, помогли укрепить верность Завету. У нее была очень здоровая психика; она быстро забыла страшную тишину, их руки, свою боль и свой стыд.
Но они не забыли. Вольно или невольно ошибался участковый Семенов; они уже были бандиты, и такого они простить не могли. И все в эти же дни, посредине сладкого часа, ей вдруг показалось, что где-то вдали застрекотал мотоцикл.
На секунду мелькнуло воспоминание о вечерней дороге… ах, как сладко, Отец… и тут же отогнано: мало ли мотоциклов… и только дурак полезет опять… и есть же Полкан… Она счастливо улыбнулась и отдалась любовному чувству, не замечая, как внимательный глаз возник в небрежном, упущенном ею просвете меж двух занавесок, расширился от изумления и цепко схватился за сцену запретной любви.
Наутро Полкан куда-то исчез — сорвался, видно, за сучкой; разорванный старый ошейник валялся, прикрепленный к цепи. Полкан и раньше уже убегал; ей и в голову не могло прийти что-то плохое. Но Отца посетила какая-то необычная мысль. Вечером Он был задумчив и предложил обойтись без ласк.
— Что за новости? — спросила она недовольно.
— Сам не знаю, милая. Какое-то гнетущее чувство. Хочу разобраться в Себе… Помоги, если хочешь.