— Хм… Тебя интересует длина береговой полосы?
— Конечно! Еще спрашиваешь.
— Двадцать тысяч километров.
— Сколько?
— Двадцать тысяч.
— Сьёкье, — сказал Вальд, хихикая, — я понимаю, что ты истинная патриотка, но у патриотизма тоже должны быть пределы. Двадцать тысяч километров — это больше радиуса Земли; собственно, это половина земного экватора.
— Именно так; теперь тебе, может, немножко больше понятно, что такое фьорд.
— М-да. А сколько всего фьордов?
— Классификации разные; лично я бы не стала считать. Это все равно что считать звезды.
— Сьё, я все больше хочу на фьорд.
— Я тоже.
— В следующий раз назначаем день свадьбы.
— Хорошо.
— Я целую тебя.
— Я тоже. Вальд?
— Ась?
— А как будет уменьшительное от Вальда?
— Тебе не повезло, девочка; это уже уменьшительное.
— А тогда как полное?
— Вальдемар.
— Ух ты!
— Мне тоже нравится. Так я целую тебя еще раз.
— Я тоже, Вальдемар, Вальд. Ведь у тебя вечер?
— И поздний притом.
— Ты дома?
— Я в уютной постельке… вот только без тебя.
— Да. Спокойной ночи.
— Я люблю тебя, Сьё.
— Я тебя тоже. Я буду ждать звонка.
* * *
Любимая! Если бы Вы не начали некоторое время назад столь стремительно расширять границы нашего мира, вряд ли я решился бы написать Вам о своих сегодняшних новостях. Но они для меня удивительны. Так как Вы уже ввели к нам не только наших маленьких, но и некоторых больших, позволю-ка себе и я то же. Надеюсь, Вы отнесетесь к этому со столь же спокойным и полным пониманием, какое проявил и я в отношении Вашей звездочки, девочки Маши; а сейчас речь пойдет о моей жене.
Вы и сами когда-то просили меня рассказать о ней кое-что… однако сегодня — даже не о ней самой, а о ее отражении, о проекции в моем сердце. (Но и девочка Маша была важна Вам — а значит, и мне — не как таковая, а через свое отражение в Вашей душе, ведь верно?) Перечитайте то немногое, что я Вам писал о своей жене; до сего дня я не мог бы ничего к этому добавить.
Но сейчас ситуация выглядит уже не совсем так. Здесь я должен изрядно отвлечься и припомнить еще один ранее изученный нами вопрос. Я говорю о хождении без трусов в джинсах; если помните, я подробно живописал прелести такого хождения и обосновал предпочтительность темных джинсов, на что Вы, с заставившей меня умилиться нежной заботой, но также и со свойственной Вам практичностью, воспретили мне ходить без трусов в холодное время.
Без стыда Вам признаюсь, что зимой я (как, впрочем, и большинство мужчин средней полосы России) надеваю под брюки кальсоны или даже более плотный спортивный трикотаж. Эти вещи — неизбежное зло нашего климата, но тем приятнее последующее освобождение от них. Когда именно? Здесь у каждого правда своя; лично я напялил джинсы на голое, едва миновали морозы — в этом году, если помните, был весьма теплый февраль. Я не стал докладывать Вам об этом, так как мы обсуждали в то время проблемы ничуть не менее значительные. Как и всегда.