Унисоны (Садовский) - страница 18

На первую страницу
Разговора с собой по душам.
Тайна здешних болот не раскрыта,
Из погубленных душ пьедестал,
Конь в брезгливом испуге копыта
Над застывшею болью задрал.
И отчаянье в реку стекает,
Не скудеют его родники
Наводнения проза такая
Хмуролобым совсем не с руки.
Обновления ветер спесивый,
Ожидание жизни иной,
Город самый красивый в России,
Город самый в России больной.
Червоточина в тайне зачатья
Открывается много спустя,
А смертельные сфинксов объятья
На почтовых конвертах — пустяк.
Но он тянет, как пропасть с обрыва,
Как объятья в разлуке твои,
Над Фонтанкой окно молчаливо,
За оградой в саду — воробьи.
* * *
Где-то тут, на Кронверке
Витают
Души их, и тени их бредут,
В жизни неприкаянны веками
Верой защищавшие редут.
Сколько тут опал и междометий,
Возвращений горьких и смертей,
Уголок не сыщешь на планете
Сердцу и страшнее и святей.
Отдана Лубянке эстафета,
Наполняет голос новояз,
Это здесь они висели где-то,
И веревка тут оборвалась.
Но концы ее легко связали
С той поры в трепещущей ночи
Тени их и души их из дали,
А за ними следом палачи.
Не полны раскаянья и страха
В рвенье «до конца искоренить»,
По ветру их красная рубаха,
«Слово — дело» — вековая нить.
Волны что-то важное такое
Шепчут, как им кажется тайком,
На Руси не ведают покоя
Души ни до смерти, ни потом.
* * *
Это тайна ночного полета
Всех на свете земных Маргарит,
На Исакии ангел кого-то
Словно… шерп молодой сторожит.
За Фонтанкой у церковки Анны,
Зацепившись, упала луна
И катилась по рельсам трамвайным,
Как однажды в Москве голова.
Эти тонкие ленты стальные
Ночь разрежут двойной колеей,
И пойдут за тобой остальные,
Как тропинкой идут полевой.
Но в томительном сером тумане
Ночи, не насылающей сон,
Все мосты развели атаманы
Недоступных для смертных времен.
И приходится верить, тем паче,
Что уже совпаденья пошли,
И нельзя прикоснуться иначе
Ни к каким наслажденьям земли.
* * *
Тышлер здесь подглядел свои тени
Декорации крыш городских,
Робко окна трепещут в смятенье,
Заворожено город притих.
За какой занавеской отсюда
Абажуром расправленный свет,
Уцелевшая чудом посуда
Вековых дореформенных лет,
Молью травленный стол с перламутром,
Речь, отличная вязью от всех,
Этот взгляд неожиданно мудрый,
Этот не позабытый успех.
Возвращение, как отрезвленье,
Здесь живет еще дух, а не быт,
Из раскромсанного поколенья,
Кто осмеян, обгажен, убит…
У Никольского, словно в котомке,
В саркофаге глухого двора,
Перворусских варягов потомки,
Что на службу к холопам с утра.
А ночами,
ночами,
ночами,
Неподвластные гнусной братве,
Были горькой судьбе палачами
В непокорной своей голове.
И над крышами вдовой столицы
Поднимается дух по ночам,
Следующая страница