— Попал в плен, был у фашиста, живой пришел — не верю. Эрерро — traidor![9]
— Не смей! — Лаптев вскочил и грохнул кулаком по столу.
Комиссар сидел черный, колючий.
— Был в плену у фашиста, пришел живой — traidor, — упрямо повторил он.
— Факты! — потребовал Андрей. — Выкладывай факты! — Он с силой похлопал ладонью по столу. — Ну? Давай факты!
Гонсалес насупился еще больше. Помолчал. И начал говорить, нанизывая русские и испанские слова. Надо было бы позвать переводчика. Нет, лучше Андрею разобраться с комиссаром с глазу на глаз. В конце концов он понял. Рассказ Гонсалеса сводился к следующему. Политделегат заподозрил, что пикадор говорит неправду, еще во время их первого разговора. Очень все складно получалось: схватили, знакомый помог бежать... Другим — не помог. И пытали лейтенанта не так, как пытают фалангисты солдат республики. Те ящики — вот их почерк. А у пикадора все уже зажило, командир сам сказал. Пусть Артуро не трясет головой. Дело не только в шрамах. Дело в том, что точно такую же историю Гонсалес однажды уже слышал. Только не здесь, а на самом севере, в Астурии, под Овиедо, где он начинал борьбу с фашистами. Тот человек, как оказалось потом, был завербован фалангистами. И за свою доверчивость республиканцы заплатили очень дорого в Овиедо.
— Ну знаешь! Если тот оказался предателем, значит, все, бежавшие из плена, — предатели? Так мы далеко пойдем!
— Альто! Стой! Слушай конец, — настоял Гонсалес и продолжил.
После того разговора он еще раз беседовал с лейтенантом: где Росарио был, когда и с кем встречался, как выбирался назад. Потом комиссар проверил в отделе безопасности. Агентурные работники утверждают, что в тех местах, о которых говорил Эрерро, нет франкистской тюрьмы. Где же его допрашивали? Откуда же он бежал?.. Но у фашистов в лапах он был. Значит?..
— Ничего не значит! «Утверждают»! Те, в штабе обороны Мадрида, тоже «утверждали», что под Гвадалахарой итальянцев нет. А насчет неточностей — вполне мог лейтенант перепутать, где и когда. Его тащили раненного, избитого. Нет! Во всех твоих фактах не хватает главного: что могло заставить Росарио предать нас и республику? За эти месяцы я убедился: испанцы — люди чести.
— Франкистас и «пятая колонна» — тоже испанцы, — ответил комиссар.
— Я говорю о Росарио! Я столько раз видел его в деле.
— Я тоже. Но он не идет. Его надо арестовать.
— Нет!
Гонсалес встал, отошел к двери:
— Подумай хорошо. Очень хорошо подумай. — И вышел из комнаты.
Лаптев минуту сидел в каком-то оцепенении. Неужели комиссар прав? Неужели это может быть? Бесстрашный лейтенант — предатель? Произнеси это слово кто-нибудь другой, Андрей отдал бы клеветника под трибунал. Но Гонсалес вызывал уважение. В мрачной фигуре комиссара Лаптев ощущал железную силу. Не физическую, а силу духа, неколебимую убежденность в своей правоте. Такому, как Гонсалес, веришь. Но сейчас Андрей поверить ему не мог. Он решил сам поговорить с пикадором.