— Да зачем?
— А мы ей водочки нальем… Ей… Дуняше… Коханочке… Пусть и она выпьет… Пусть…
Я выкапываю ямку, Ковальчук наливает водку. Сухая земля быстро впитывает влагу.
— Ишь ты! — вдруг восхищенно восклицает приятель. — Как выпила, а? Всегда горилку, стерва, любила…
Но ничто не вечно под луной, и вторая бутылка подходит к концу. Скепсис, сомнение закрадывались в мою душу.
— Не может быть… — замечаю я. — Неужели ты все сам сделал — и памятник, и оградку?
— Все! Все! — кричит Ковальчук со страшным рыданием в голосе. — Усе сам зробыв! И могилку, и оградку. И здесь усе мое творчество! И дощечку сам своими руками напысав. Читай! Смотри!..
Я поднимаюсь, приближаю глаза к дощечке и читаю:
Здесь покоится прах
действительного статского
советника Никифора
Серапионови…
— Ковальчук?.. В чем же дело?!
Мой приятель выдерживает длинную мастерскую паузу, которой бы позавидовали даже в Московском Художественном театре. Потом чешет в затылке. Поводит мутным взглядом. И говорит:
— Господа-а!.. Так это ж нэ та могыла…
Картина.
Концерт в городишке Килия
Во время гастролей по Румынии заехал я в крохотный захолустный городишко, который найдешь разве на редкой карте, — Килия. Принадлежала эта замечательная Килия до революции России, а поэтому и сейчас господствующий язык там русский, хотя господствующее население — еврейское.
Петь мне в этом городишке пришлось в ветхом деревянном бараке, подслеповато освещавшемся керосиновыми лампами, но гордо именовавшемся «театром».
Вышел я в своем фраке на не очень прочные подмостки, и первое, что бросилось мне не только в глаза, но и в нос, — это десяток небольших керосиновых лампочек, расставленных вдоль рампы. Лампы коптят, и от едкой копоти нестерпимо свербит в носу и хочется чихать.
В зале от публики — черно. В первом ряду около дамы с на редкость обширными и выдающимися формами жмется рахитичный ребенок с плаксивым выражением лица.
— Ма-а-ма-а-а! — нудным голосом тянет он. — Ма-ама-а! Я хочу-у-у…
Вы понимаете, какое прекрасное сразу создается у меня настроение.
Из зала кричат:
— «Песню за короля»! «Ваши пальцы пахнут ладаном»!..
Я не могу больше переносить угара от ламп, присаживаюсь на корточки, прикручиваю фитили.
— «Ваши пальцы пахнут ладаном»! — настаивает неизвестный из темноты. А другой, обладатель гнусавого козлиного тенорка, замечает:
— Нет… Теперь они уже пахнут из керосином!
— Мамааа-а!.. — Тянет нудный мальчик. — Я хочу-у-у…
Но делать нечего. Контракт подписан. Сбор сделан. Надо петь. Я пою одну, другую, третью свою песенку. Зал кричит, шумит, рукоплещет. И вдруг… И вдруг я замечаю, что зал постепенно начинает пустеть. Ряды слушателей редеют больше и больше. Что такое? Я ничего не понимаю. А публика все убывает. Но я пою. Контракт подписан. Контракт должен быть выполнен. Я пою и замечаю, что куда-то исчезавшая публика начинает возвращаться. Еще пять, десять мину и опять перед мною полный зал. Опять от публики черно. Я подхожу к своей последней песенке, а публика не желает меня отпускать.