Однако этот брак не состоялся. Я больше не видела Бертрана и чувствовала, что никогда больше не увижу. Не то чтобы особенно хотела…
Но теперь… что же мне делать? Мне, незамужней женщине, предстояло вынашивать ребенка.
Я с головой ушла в работу и хоть на это время забывала о реалиях бытия. Для меня не существовало ничего, кроме юного лица, которое мне предстояло увековечить. Да, сто лет спустя, глядя на миниатюру Франсуазы, люди будут знать, как она выглядела сейчас…
Работа меня утешала. В каком-то смысле она возрождала меня к жизни, успокаивала, позволяя на какое-то время забыть о будущем, исполненном трудностей и тревог.
Но как только я откладывала кисть, черные тучи вновь обступали меня со всех сторон.
Что, если я ошиблась? Но ведь было уже совершенно ясно, что ошибка исключена. Когда я увидела его в экипаже рядом с Мари-Клод, что-то подсказало мне, что наши дороги еще пересекутся.
Я проводила много времени в своей комнате. Вскоре предстояло переезжать в дом мсье Виллефранша. После этого — поездка домой. Я попыталась представить себе, как рассказываю обо всем отцу и Клэр.
Нет, я не могла этого сделать. Благовоспитанные юные леди не объявляют ни с того ни с сего, что собираются родить ублюдка.
С каким выражением лица я буду произносить: «Меня похитили, а затем вынудили отдаться негодяю барону. И вот результат».
Отцу это едва ли покажется убедительным. Почему я только сейчас рассказала обо всем? Не означает ли это, что я добровольно спуталась с бароном, отлично зная при этом, что он обручен с принцессой?
— Я ненавижу его! Я ненавижу его! — вслух крикнула я и тут же рассмеялась. Какое это сейчас имеет значение…
Но что же мне делать?
Я была в самом начале блестящей карьеры, и вдруг вот это… Если бы не оно, я со временем смогла бы забыть обо всем. Возможно, вести нормальную жизнь с каким-нибудь мужчиной, хотя сейчас уже не верила в подобную вероятность. Он не просто причинил мне телесные муки. Он нанес и неизлечимые душевные травмы. Заставил меня шарахаться от мужчин, потому что если кто-то из них пытался ко мне приблизиться, я видела лишь его лицо, похотливо ухмыляющееся, похожее на химеру с фасада Нотр-Дама.
Чем больше я размышляла над истинным смыслом всего, что произошло, тем страшнее мне становилось. Однако до возвращения в Англию предстояло написать еще один портрет, а это означало, что нет необходимости в немедленном отъезде. Я продолжала ломать голову над тем, как расскажу обо всем отцу. Будучи добрым человеком, он меня поймет, но все же будет шокирован, и я не представляла себе, как смогу жить в Коллисон-Хаус, если всей округе будет известно о моем ребенке.