— Нестор живет в совсем другом месте. Ты что, считаешь, что я могла полдня жить с вами, а полдня — с Нестором? Между прочим, у него колоссальная роскошная квартира, две ванных, огромная лоджия с видом на Елисейские поля. Можем вечером съездить туда все вместе. Так или иначе придется ехать за его обувью. Заодно польем цветы, я ведь забыла взять телефон его домработницы.
— Прав-да? Он такой богатый?
А, значит, ты хочешь богатого папу? Бедный тебя больше не устраивает? — горько подумала я, хорошо хоть ума хватило не произнести это вслух, потому что Мелани добавила:
— Жалко, что он богатый. Элис может решить, что мне нужен богатый. Но без ее помощи нам не справиться!
И тут зазвонил телефон.
— Папочка! — обрадовалась Мелани. — Я возьму трубку? Как хорошо, что он догадался, где мы можем быть, если не дома! Алло, папочка… — Личико огорченно вытянулось. — А, привет, тетя Элис. Да, мы у мамы. Сейчас я тебе ее дам. Мама, это Элис!
— Привет, Элис! Ты по поводу завтрашнего банкета? Не беспокойся, я ничего не сказала Луи. Сюрприз, как и договаривались. Мелани тоже не…
— Надин, — глухо произнесла она. — Подожди, Надин.
— У тебя что-то случилось? На работе? Дома?
— Случилось, да, подруга… О Боже! — Она перевела дыхание и, кажется, скрипнула зубами. — Спускайтесь. Я через минуту буду у вас. Возьми себя в руки, Надин. Я… Я не могу… Не могу ничего сейчас говорить… — Она кашлянула, прочищая горло. — Да, прости. Это из-за меня. Луи… Он…
Мелани не сводила с меня глаз.
— Что случилось, Элис?! — выдохнула я.
Мелани внимательно посмотрела мне в рот, прошептала:
— Фото, это все фото… — И вдруг, сжав голову руками, пронзительно закричала: — Папочка! Папочка! Это не фото, это я виновата! Только я! Я предала тебя!..
Глава 29,
в которой все не могло быть реальностью
Я уверенно вела полицейскую машину. А этого не могло быть: я не полицейский и не могу водить полицейскую машину. Да и вообще я не могу уверенно водить любую машину, потому что никогда не могла, да еще лет пять не садилась за руль. Я это сделала, потому что об этом попросила Элис.
— Давай поведи ты, — сказала она, вылезая из машины; на ней было цветастое платье, я никогда раньше не видела ее в платье. — Я больше не могу.
И показала мне трясущиеся руки, а из ее глаз ровными ручейками текли слезы. Слезы так течь не могут — как вода из крана. И руки у Элис никак не могут трястись, и плакать старший инспектор полиции тоже не может, как не может носить платье, тем более с красными цветами на голубом поле.
И то, что она рассказывала прерывистым голосом, прижав к себе Мелани на заднем сиденье, тоже совершенно не могло быть правдой, хотя бы потому, что такие вещи не рассказывают при детях. Но она рассказывала и беззвучно плакала, а Мелани не плакала никак — ни в голос, ни беззвучно. У нее было сухое, маленькое, заострившееся, бесцветное, неподвижное лицо, словно выточенное из блеклого куска дерева, и ввалившиеся глаза. Я видела ее лицо и глаза в зеркальце заднего обзора, и хорошо понимала, что у ребенка не может быть ни таких глаз, ни такого лица.