— Извините, мне надо бежать, — прихрамывая, мужчина медленно заковылял по аллее. — И вам советую поторопиться, если не желаете оказаться в полиции.
Семенов вскочил, ругнулся в сердцах, костюм был весь в пыли. Припустил вдогонку за горе-сапером.
На следующий день он пригласил нового знакомого, Петра Травкина, в гости. После вчерашних возлияний в пивной требовалось похмелиться.
— Зачем тебе террор? — спросил Георгий.
— Зачем мне террор? Мне террор не нужен, — сделав наивные глаза, Травкин удивился.
Семенов пожал плечами:
– Накануне ты признался, что готовишь покушение и просил меня литературу по взрывному делу. Рассказывал, как ненавидишь и презираешь богачей. Говорил, что готовишь акт, спрашивал мое мнение: кого конкретно надо уничтожить для пользы дела.
— Я? — Травкин изумленно захлопал ресницами.
— Ты!
Мужчины обменялись прямыми пронзительными взглядами.
Семенов презрительно фыркнул:
— Боишься? Не доверяешь?
— Чего мне бояться? — Петр сделал простецкое лицо. — Я человек законопослушный. Репортер. Уголовной хроникой занимаюсь. Я даже не понимаю, о чем ты толкуешь.
— Не лукавь!
Только спустя три вечера дело дошло до откровенных разговоров:
— Для меня террор — это все, — пылая глазами, признался Петр. — Для меня революция — это террор и еще раз террор. Каждый честный человек должен убить одного подлеца и на земле наступит светлый мир и счастье.
— Но убийство — грех, — возразил Георгий.
— Да, — кивнул понурой головой Петр. — Грех. Но это грех во имя великой идеи. Для себя этот вопрос я решил так: раз совесть велит — убью, но погибну. И так искуплю то, что попрал завет Божий.
— Веруешь?
— Верую, что Господь милосерд, он поймет меня и простит.
— А если не погибнешь?
— Пойду на новое дело.
— Или казнь, — напомнил Семенов.
Травкин мечтательно улыбнулся.
— Я мечтаю о казни, — признался задушевно. — Мечтаю показать, как погибает истинный революционер. Молча, достойно, не умоляя о жалости и снисхождении. Я представляю, как поднимаюсь на эшафот. Чувствую шершавость веревки на шее. Вижу уважительный взгляд палача. Знаю, какие слова скажу напоследок. Я сумею умереть, не посрамив чести. Я верю в себя. Я живу только для смертного своего часа.
Георгий слушал, кивал, внимательно всматривался в парня. Молод, лет двадцать пять. Здоров, силен. От румяных щек и искрящихся глаз веет задором и азартом. Речь правильная. Руки сжаты в кулаки. Спокоен. Убежден. Прямодушен.
— Стрелять умеешь?
— Да, — сказал Петр.
— Динамитное дело?
— Невелика хитрость: подсушить на горелке ртуть, запаять стеклянные трубки, вставить запал.