Вот-вот состоится намеченная свадьба, свяжет узами родства Меншиковых и Голицыных.
Отрок Пётр дипломатам неинтересен. Замечают вскользь, что учиться он ленив, падок на развлечения. «Он совсем не любит свою невесту», — пишет Лефорт между прочим. Будет так, как скажет Меншиков.
Возможно, пытливому саксонцу передали разговор Петра с воспитателем.
— Жаль принцессу Марию, — сказал Остерман. — Ваше безразличие оскорбительно.
— Мне всё равно, — ответил царь.
— Вы обручены. Существуют элементарные приличия. Нарушать их никому нельзя.
— Подумаешь, важность! Я женюсь, когда захочу. Когда состарюсь… В двадцать пять лет.
Бунтует его величество, отбивается от рук. Как обуздать? Задача посложнее дипломатической — Остерман стал в тупик. Опять прицепился Иван Долгоруков — никакими силами не оторвать от него мальчишку. Сорвёт с уроков, утащит на охоту, шатаются невесть где, иногда до утра.
— Я мечтал взрастить просвещённого монарха, — взывал ментор. — Несчастная Россия. Труды вашего деда пойдут прахом.
— Дед, дед, — огрызнулся царь. — Надоело.
Данилыч, кинувшийся в Летний, оторопел — отрок дышал перегаром. Остерман шумно сопел, мял хрусткие, костлявые пальцы. Объяснения его доносились сквозь какую-то пелену — шумело в голове от злости.
— Не знаю, Андрей Иваныч, кто злой гений, ты или Долгоруков. Я тебе доверил. Ошибся, значит… Православного государя тебе отдал.
— Кто я, по-твоему? Турок?
— Чёрт тебя ведает, какой ты веры. Нехристь ты, безбожник окаянный, — взорвался князь. — Ты хуже турка… У турка есть Бог, у тебя нету.
Сухое лицо немца исказилось.
— Тогда я прош-шу, — выжимал он раздельно, — я прош-ш-шу меня уволить.
— Ещё что! Уж дудки! Мы тебе поручили.
— М-мы … М-мы… — Ментор насмешливо жевал губами. — Верховный совет разве решал? Я не упомню.
— Я решил. Довольно тебе?
— Пардон. У нас два государя.
— Считай хоть этак. Только чур, заболеешь если… Твой манёвр известен. Чуть что — на попятный… Так вот… Я тебя как дезертира… В Сибирь угодишь.
Вывести мастера дипломатии из себя никому не удавалось — он и сейчас сохранил выдержку.
— Сибирь? — спросил, недоумённо пожав плечами. — Кто первый попадёт… Не знаю, не знаю…
Данилыч задохнулся.
— Сулишь мне? — сказал он сдавленно. — Видал я… гордецов таких.
Поймал себя на том, что говорит в пространство, дверь за вице-канцлером закрылась. Зашагал по комнате, остыл. Эх, зря ведь затеял ссору, порол напраслину. Попутал бес. Убрать Остермана, кого вместо него? То-то, что некого… Обиделся, не простит, пожалуй.
Следующий день избегали друг друга, на третий как будто сгладилась размолвка. Ментор озабоченно докладывал — царь, двигая пальцем по глобусу, искал Ганновер, заблудился и отпихнул земную сферу, чуть не расколол. Намерен в Петербурге учредить римские неистовства — сатурналии