— Что-что?
— Да, я Гриб-боровик, заколдованный старик…
— Вот и хорошо, — говорит мама. — А сейчас мы с тобой…
— Что? — Миша смотрит испуганно на маму.
— Мы с тобой будем…
— Будем…
— Наряжать…
— Наряжать, — как эхо вторит Миша и, догадываясь, ликующе орёт:
— Ёлочку!
И начинается ещё одно волшебное с мамой действо. Достаются игрушки, у каждой из которых свой, очень свой запах. Ватные игрушки обсыпаны слюдяными блестками, картонные покрашены серебрином, а стеклянные, а стеклянные… Они остро и горько пахнут, в них отражается вся их комната с кривыми красивыми линиями стен и потолка, а на первом плане огромное, цветное, носатое и губатое Мишино отражение, похожее и не похожее на него, а зеркальная поверхность то «белая», как вода, то лиловая, то изумрудно-зелёная, — и в всюду опять он: носатый и губатый, лиловый и изумрудный, похожий и непохожий. А ещё с прошлого года игрушки, которые они делали с мамой вместе. Мама прокалывала в яйцах дырочки — Миша выдувал из них содержимое, мама рисовала на них мордочки — Миша клеил им шапки, мама приделывала петельки — Миша вешал всё на ёлку.
А ещё были флажки, а ещё бусы, а ещё дождики: золотой и серебряный — оба мягко колючие.
А ещё длинные в целлофане конфеты, белые с яркими полосами.
А ещё дед Мороз из ваты, Снегурочка и лыжники, и электрогирлянда, которую папа сам сделал на работе.
А ещё — ёлка!
Папа лежал на тахте и читал газету, а Миша с мамой НАРЯЖАЛИ ЁЛКУ, которую папа успел вставить в крестовину. Они улыбались, показывали друг другу что куда, сравнивали с садиковской ёлкой, вспомнили, что Миша и Генка Пройченко ещё недавно были такими же зелёными, как ёлка. И опять улыбались.
И тут Мише захотелось сказать маме что-нибудь такое… Ну такое, что только по секрету и чтоб необыкновенно и чтоб, как будто они с мамой вместе, а все остальные — по другую сторону.
— Мам, знаешь, — глаза у Миши округлились, словно он рассказывал страшную сказку, — знаешь, а Генка Пройченко с Муськой друг дружке…
Тут он оглянулся и трагическим шепотом закончил: — глупости показывали!
— Правда?! — в тон ему тоже шёпотом спросила мама.
Миша опустил веки и солидно кивнул.
— Ай-яй-яй, — прошептала мама, — и им не было стыдно?
Миша, не поднимая век, отчётливо помотал головой, в смысле «не было!»
— Мишенька, — последовала небольшая пауза, — а ты сам никогда так не делал?
Миша быстро поднял веки, и в его глазах было такое неподдельное изумление, такое праведное негодование, что мама прикрыла рот рукой.
— Я?! НИ-КОГ-ДА!!! — с выражением продекламировал Миша, и было ясно видно: сейчас, в эту минуту, — он не врёт.