А Нолик радостно продолжал экскурсию по своим владениям. Он повернул Мишу на круглой табуретке несколько раз в одну сторону, потом повертел его в другую, а когда увидел, что у Миши уже закружилась голова, открыл пианино, снял сверху спички и — опять к великому изумлению Миши — сам зажёг свечи, воткнутые в кронштейны-канделябры прямо над клавишами.
— Можешь поиграть! — великодушно позволил он.
На аккордеоне он не давал поиграть никогда.
Вот тоже загадочное явление — музыка. Миша не понимал, как можно её слушать, если там даже нет слов. Ну, он ещё понимал, — песня. Там хоть ясно, про что. Он ещё понимал — танцы: там не слушают, там танцуют. Но слушать просто так! Добровольно! Ведь это сидят и слушают ни про что.
«Нолик, ну сыграй нам этюд Глинки!» Это ж надо, такую фамилию носить! И сидят и слушают это бессмысленное ла-ла-ла. Даже спеть такое невозможно. Ладно ещё Нолик — его хоть заставляют, но сами!..
И, главное, сколько раз Миша сам ни пытался поиграть, ничего не выходило. Он и просто перебирал пальцами, и высоко поднимал руки, как на картинке, наклеенной на патефон, и жмурился, как Клара Яковлевна в детском саду — результат один: не то, что песни — простого этюда Глинки не получалось.
Они долго разучивали с Ноликом «Чижик-пыжик», но их позвали к столу.
Еда — второе по загадочности явление после музыки. Может потому, что с едой Миша сталкивался чаще. Но в этой области Миша не только удивлялся сам, но и удивлял других. Например, почему мамины мясные чесночно-луковые бесподобные котлеты, которые похвалила сама тётя Рива, нравились Мише значительно меньше столовских шницелей? Почему шкварки, жареный и вареный лук, розовая ветчина, красная икра, шпроты, жирная камбала и свежие фрукты ненавидимы Мишей, а вот фрукты мороженные и — не поверите! — рыбий жир — обожаемы.
В детстве Миша ещё что-то пытался объяснить миру и себе: желе он любит — оно похоже на драгоценный камень; бульон не любит, — он зелёный; газировку любит, — она колется; шоколадные конфеты ненавидит — они грязные. К пяти годам гастрономические привязанности Миши глубоко ушли в область подсознательного и формальной логике отказывались подчиняться. Тем более, что большинство из перечисленных объектов неприязни он и пробовал всего по одному разу, да и то — в гостях у Нолика.
Дома шла перманентная борьба за победу над хлебом и кашами. Каши он не просто ненавидел, он ненавидел их свирепо. Однажды на исходе одной из своих многочисленных болезней он пытался совладать с манной кашей, мало того, что отвратительной по самому факту своего существования, так ещё и пытошно горячей. Мама пыталась впихнуть в него ложку этого вязкого, белесого омерзения, дула на эту ложку, заставляла его дуть, но каша, уже наполовину проглоченная, лезла обратно, а за ней, судя по всему, тянулась и другая, до неё проглоченная пища. Мама показывала на висящую над «бабуниной» кроватью репродукцию и говорила: