Миша оглядывает гостей и удивляется тому, как они похожи друг на друга, как одинаково лысы и выпуклоглазы мужчины, как одинаково толсты и грудасты женщины и как бессмысленно громко все говорят. Только папа и дядя Юзя худые. Папа, хотя тоже лыс, но глаза прищурены и спокойны. Папа после контузии не пьёт, все это знают и не заставляют, он всё время курит «Беломор», и тут для него исключение, — курит прямо за столом. Миша видит, что папины реплики редки и злы, но именно они пользуются наибольшим успехом. И Миша видит также, что папа не любит всю эту компанию, что он здесь только ради мамы и дяди Юзи — и Мише это почему-то приятно.
— Не ешь столько хлеба! — шепнула в самое ухо мама, и Миша очнулся. Смысл этих слов никак не мог проникнуть в неподготовленное Мишино сознание.
— НЕ ешь? — переспросил он с ударением на «не».
— Не! Не! — подтвердила шепотом мама. — Хлеб ты можешь и дома поесть, а здесь столько дорогой вкуснотищи! Вот на, это попробуй. Ну что, вкусно? Знаешь, что это?
— М-м! — отрицательно помотал головой Миша, ибо рот был переполнен чем-то действительно очень вкусным.
— Это заливной язык! — сияя, прошептала мама.
— Что?!! — всё прожёванное тут же вылетело в тарелку. — Язык? Настоящий язык?!
— Язык, — коротко сказал папа, за ухо вытаскивая Мишу из-за стола, и крепко шлёпнул по попе. — Иди в ту комнату и сиди там, пока не научишься вести себя за столом.
Закрывая за собой дверь, Миша слышал, как смеётся у него за спиной Нолик. В этой комнате, у зажжённой ёлки, он и уснул. И хорошо. Потому что вскоре после горячего столы сдвинули и много танцевали, а танцев у дяди Юзи Миша не любил, — ему сидящему всегда наступали на ноги, как бы он их не поджимал.
Мама разбудила Мишу, когда надо было уходить. Судя по тому, как она его при этом целовала, они с папой поссорились. Часть гостей спала, часть ушла, и провожал их только дядя Юзя. В прихожей папа и дядя Юзя опять заспорили из-за галош. Это было всегда смешно, потому что спорили они по этому поводу обычно очень серьёзно. У дяди Юзи и у папы всё было разное. Папа носил шинель или лётчицкую кожанку — дядя Юзя — пальто с каракулевым воротником; папа — ушанку, дядя Юзя — кубанку; папа — сапоги, дядя Юзя — скрипучие коричневые ботинки, которые он называл почему-то — батиевские. Единственно, что совпадало у них по стилю, — это сверкающие чёрные галоши с малиновым тряпичным нутром. И размер, как назло, был одинаковым. Никакая деталь одежды не вызывала у них зависти или осуждения, и только галоши были средоточием всех страстей. Спорили, обменивались, перепутывали, смеялись, ссорились и мирились. Молодые, живые, израненные. Эх, галоши, галоши… «Калоши», как писали тогда.